«ЕСЛИ» - ЖУРНАЛ «ЕСЛИ» №7 2007 г.

Как бы то ни было, никакой новой информации Попандопуло в Гадырино не получил — видать, его и в дом не впустили. Во всяком случае, в статье, которую репортер опубликовал после возвращения в Питер, дом Парицких был сфотографирован только снаружи, правда, с разных ракурсов и даже сверху — видимо, для съемки журналисту пришлось залезть на дерево. Вывод, который сделал Попандопуло, исходя из разговоров с соседями и личных наблюдений: ехать во Францию Парицкий не собирается, премия ему нужна, как рыбе зонтик, пусть отдают свой миллион кому-нибудь другому и не мешают ему заниматься цифрами. «Миллион, — писал журналист, — такая цифра, от которой никто не откажется в здравом уме. Значит, ум у Парицкого не здравый, как, видимо, у всех гениев, известно ведь, сколько среди них было в истории шизофреников».

На следующий день в интернете появилось небольшое письмо Парицкого — единственная его публикация, связанная с этой скандальной историей. Письмо было примерно такого содержания: «Прежде чем писать о математике, надо бы знать, что в русском языке есть всего десять цифр — от 0 до 9, все остальное — числа, которые записывают с помощью цифр. Цифры «миллион» не существует. Что касается медали, то я от нее официально отказываюсь, как и от денежной премии, которая меня абсолютно не интересует. И вообще, отцепились бы вы все, а?»

Понятно, что журналисты поступили наоборот: в Гадырино отправился десант, но акулы пера застали только мать лауреата, крепкую женщину, встретившую незваных гостей кочергой («из краеведческого музея, должно быть», — писали назавтра в газетах) и не пожелавшую сказать ни единого слова. Односельчане же сообщили, что Олег Николаевич уехал, а куда — не сказал.

Я поднялся рано, еще не начало светать, и ощущение было таким, будто вовсе не ложился. Не люблю зимние ночи — не за то, что они такие долгие, а потому, что только зимними ночами явственно ощущаешь, как шелестит время. Летом почему-то такое ощущение не возникает, а зимняя ночь кажется тихой, только если не прислушиваться. Но когда напряжешь слух (чем еще заниматься, если не удается уснуть?), то слышишь тихое и внятное шебуршение и шелест, будто в быстрой речке перекатываются с места на место камни. Слушаешь и понимаешь: это не секунды текут — секунды, минуты, часы придумал человек, чтобы измерять нечто, названное им временем. В зимние ночи слышно, как сквозь сознание течет поток частиц, отделяющих следствие от причины, сегодня от вчера, меня-молодого от меня-старого. Это не время, такое, как мы его понимаем, это нечто более глубокое и темное, подобное темному веществу в галактиках, заставляющему звезды двигаться быстрее, чем им положено по закону всемирного тяготения, или темной же энергии, расталкивающей Вселенную, будто локтями…

Я поднялся рано, чтобы не слышать, как сквозь меня течет темная энергия, вездесущая и не описанная пока никакими формулами. Мне почему-то показалось, что именно сейчас, пока еще темно и ночь продолжается, я смогу сопоставить ряд прошлогодних наблюдений, к анализу которых приступил перед уходом на пенсию, а потом забросил — самому заниматься не хотелось, а у молодых своя тематика, свои задачи, и идеи, как им казалось, у них тоже были свои…

Я вызвал программу сортировки изображений и стал сравнивать две цифровые фотографии галактики NGC 6745 — по пикселям, по маленьким кусочкам пространства, которые на самом деле были огромными областями, по двадцать-тридцать парсеков каждая. Я был уверен, что мне удастся…

Участковый позвонил в дверь, когда у меня начали уставать глаза. Наверное, вовремя. Из-за его спины в прихожую заглядывало серое утро, тучи опустились еще ниже и, казалось, царапали коньки крыш, снег не шел, как и предсказывал Михаил Алексеевич, но если он действительно хотел обнаружить какие-то следы на месте вчерашней трагедии, то надо было поторапливаться, потому что снегопад мог начаться в любую минуту.

— Вы еще не готовы, Петр Романович? — недовольно пробубнил Веденеев, войдя в прихожую, но здесь и остановившись. — Скоро повалит снег, надо…

— Да-да, — поспешил объяснить я. — Заработался… Рано утром, пока голова свежая…

— Свежая бывает колбаса, — резонно возразил участковый, — а голова бывает ясной.

— Ясной бывает погода, — не остался я в долгу, — а голова бывает соображающей, если на то пошло.

— Вот-вот, — проворчал Михаил Алексеевич, — соображение нам сейчас с вами понадобится.

— Что вы имеете в виду? — спросил я, когда мы уже шли к пруду, миновали последние дома и вышли на поляну, откуда начинался лесной массив, о котором говорили, что через год-другой все здесь вырубят и начнут строить новый поселок для людей богатых, не нам, пенсионерам, чета. — Что вы имеете в виду? — повторил я, потому что Веденеев шел молча и целеустремленно, глядя на дорогу. — Вы что-то заметили вчера, о чем не сказали милиции?

— Я сам милиция, — буркнул участковый. — И не люблю, когда мне начинают…

Он оборвал себя — хотел, наверное, сказать какую-то колкость в адрес вчерашних оперативников, но не в моем же присутствии.

— Да, заметил, — продолжал Веденеев, немного помолчав. — И вы заметите тоже, когда придем на место. А пока…

А пока мы шли молча, миновали поваленное прошлогодней грозой дерево, пересекли вырубленный участок, по которому проходила высоковольтная линия, углубились в чащу и минут через пять вышли наконец к пруду.

Полынья, из которой вчера извлекли тело Олега Николаевича, за ночь замерзнуть не успела и виднелась черным большим глазом метрах в десяти от берега. Снег вокруг был весь истоптан, и какие следы тут мог еще обнаружить дотошный Веденеев, я не мог себе представить.

— Ну? — спросил он, сделав по льду несколько шагов и остановившись, не доходя до полыньи: лед здесь был тоньше, и Веденеев не хотел оказаться вдруг в ледяной воде. — Видите?

Я увидел. По ту сторону полыньи тянулись к противоположному берегу две цепочки следов. Непосредственно у кромки все было, конечно, затоптано, а дальше… Вот одна цепочка: кто-то шел к полынье. А рядом, почти параллельно, другая: кто-то шел обратно.

— Что это? — спросил я. — То есть кто?

— Увидели, значит, — удовлетворенно проговорил Веденеев. — Давайте обойдем вокруг и посмотрим, откуда пришел человек. И куда ушел.

Веденеев быстро пошел вокруг пруда, я едва за ним успевал, ноги скользили, а участковый шагал уверенно и обогнал меня метров на пятьдесят. Когда я приблизился, он, наклонившись, рассматривал на снегу что-то такое, чего я совершенно не различал: углубления, ямки, оттаявшие, а потом опять замерзшие участки…