Игорь Росоховатский - Стрелки часов

*

Прошло несколько дней, и Майя уже начала выходить из дому. Мы часто гуляли пешком по аллеям города - по сплошным зеленым коридорам, за которыми виднелись пластмассовые крыши домов. Шли к экспериментальному строительному центру, к Оазисам Ароматов и кварталам летающих домов. Здесь зелени не было, вместо деревьев невысокими столбиками подымались фотохимические установки. Между ними виднелись беседки. Там можно заказать себе любой воздух - от хвойно-лесного до морского... Мы сели в беседке отдохнуть. Я смотрел на птиц, парящих высоко в синей пустоте, где нет для них никакой пищи, потом перевел взгляд на кормушки, расставленные у беседки, и внезапно понял одну истину, над которой раньше просто не размышлял. Мы знаем, что у животных есть лишь те инстинкты, без которых они не выживут. Природа умеет быть и экономной, А свободный полет птиц и все такое мы считаем красивыми словами, которые не определяют поведение живых существ. Но ведь свободный полет не случайность. Он запрограммирован природой. Для чего? Для чего вот этим стремительным пернатым носиться в воздухе, совершая изящные пируэты, бесполезно, бесцельно растрачивая энергию, когда пища заготовлена для них в кормушках. Не означает ли это присутствие другого, высшего ряда инстинктов? Они просыпаются, когда удовлетворяются простейшие и необходимейшие инстинкты, когда животное спаслось от опасности, наелось и напилось. Считалось, что борьба за существование является чуть ли не единственным двигателем прогресса, совершенствования среди животных. Но и более сложные, можно сказать - возвышенные, инстинкты служат той же цели. Их немало: инстинкт движения, инстинкт свободы, инстинкт любопытства... Благодаря им животное быстрее накопляет опыт... Я проводил взглядом кувыркающегося голубя и подумал: всегда ли мы, люди, знаем, чего захотим, когда наши насущные желания будут удовлетворены? Какие новые желания проснутся в нас - и запрограммированные природой, и те, которые мы создадим сами?

*

Я нечетко помню день, когда постановлением Академии наук и правительства нам было разрешено перенести опыт на всех желающих. Этот день, казалось, не имел конца и был наполнен веселым хаосом: шквалом телефонных звонков, приветственными речами, водопадом аплодисментов... Уже в полдень меня всего ломило, и плечи болели, словно на них навалилась многопудовая тяжесть. Я понял, что это и называют "бременем славы". Улыбки на лицах людей делали их похожими одно на другое, как цветущие деревья. Так сближает людей только очень большая радость или горе. Каждый старался сделать другому что-то приятное, и регулировщики ласково журили лихачей. И хотя в формулировках Академии наук наш опыт назывался опытом долголетня, в толпе все чаще мелькало слово, которое я упорно повторял в своих речах,-"бессмертие". И сам я верил в него. Верил, хотя и знал, что ученый не имеет права верить... А радость перехлестывала через берега и несла меня - уже обессиленного - в своем потоке. Я уснул на рассвете на чужом плече так же спокойно, как в собственной постели. Последнее, что я запомнил, засыпая,- восторженный шепот: "Тише! Он спит..."

*

Серебряная амальгама волн колебалась над моей головой. Мы с Майей погружались все глубже и глубже. Знакомо ли вам ощущение, когда ясно чувствуешь каждый мускул и все они послушны воле? Создается впечатление удивительной радостной невесомости, и мы говорим, что за спиной выросли крылья. Далеко на дне виднелось песчаное плато с редкими камнями. Майя, прижав руки к бокам, изогнувшись, скользнула вниз. Она помахала мне рукой. Перебирая ластами, я быстро подплыл к ней. Майя указывала куда-то рукой. Приглядевшись, я заметил нагромождение скал и темное отверстие подводной пещеры. "Очевидно, это там..."-подумал я и вместе с Майей устремился вниз. Майя, обогнав меня, бесстрашно нырнула в пещеру. На миг она оказалась в узкой каменной пасти, готовой стиснуть и раздавить ее, затем исчезла из поля зрения. Когда я догнал ее, она уже включила прожектор, и стены пещеры сверкали всеми оттенками, фиолетово переливались мелкие ракушки, простые камни казались рубинами, сапфирами, опалами... Теперь я уже ощущал давление воды, особенно на грудь. Наверное, и Майе было не так уж легко, и мы подбадривали друг друга улыбками. Вдруг Майя толкнула меня в плечо и указала в сторону. Там у стены на большом камне, как на пьедестале, стоял прозрачный ларец. Внутри него виднелась золотая фигурка спортсмена в ластах. Я схватил ларец, но оказалось, что он наглухо прикреплен к камню цепью. Нужно было разъединить кольца, а никаких инструментов у нас не было. Я выбрал камень поувесистей и начал изо всех сил колотить по цепи. Майя с улыбкой смотрела на мои бесполезные усилия, а потом подплыла, отстранила меня извиняющимся жестом и приподняла цепь, исследуя ее. Затем, как фокусник, легко разъединила кольца, разгадав их секрет. Она передала ларец мне, как будто ей было тяжело тащить его. На самом деле она просто не хотела ущемлять мое мужское самолюбие. (В таких делах она неизменно оказывалась и смекалистее и деликатнее меня.) Я сделал вид, что принимаю все это как должное, и мы, отталкиваясь от стен, выплыли из пещеры. Еще несколько минут, и тяжесть исчезла, тело снова приобрело удивительную легкость и слаженность, к которой еще добавилась радость победы. Вверху уже виднелась амальгама водной поверхности, сквозь нее проскальзывали солнечные спицы. Энергично работая ногами, оставляя пенистый след, мы двумя торпедами выскочили на поверхность. Правой рукой я высоко поднял ларец. В тот же миг запели фанфары, приветствуя победителей и давая знать, что состязания окончены. С мостков нам что-то кричали, протягивая руки. Другие, менее удачные ныряльщики уступали нам дорогу к лесенке. Майя поднялась на мостки первая. Ее опоясывали длинные сверкающие нити, с них падали жемчужинка за жемчужинкой. Она сбросила шапочку и тряхнула волосами, разбрызгивая капли воды, так что встречающие со смехом разбежались. А затем нас подняли на руки и понесли к пьедесталу почета. Я отвечал на приветствия, смотрел на Майю и думал, что сегодняшняя победа подарок ей ко дню рождения. Завтра Майе исполняется сто восемь лет...

3 Круглые тельца беззвучно ударились друг о друга и остановились. Яркое пятно света переместилось, стали видны низенькие, вбитые в землю домики. Крыши - из множества каких-то тонких трубок. Вспомнилось: это не пластмасса, а природный материал. Когда-то назывался соломой. Над головой с воем промчался странный летательный аппарат, похожий на птицу. Потом я увидел гравилет и несколько успокоился. Но вот ноздри втянули горьковатый запах - и волосы встали дыбом, пот выступил на лбу. Это был запах опасности. От аппарата-птицы оторвалось несколько черных точек. Они падали с пронзительным воем, раскалывающим мозг. Когда-то я знал, как они назывались. Рядом раздался металлический голос: - Родина требует жертв! Ему вторил другой, приказывал: - Если ты не успеешь убить его, он убьет тебя! Третий сообщал: - Наконец-то мы достигли прогресса в гонке вооружений. На каждого человека нашей планеты уже приходится по триста пятьдесят семь килограммов взрывчатки. Мое тело напряглось, готовясь к прыжку. Тревожный голос диктора: "Прерываю все передачи. В заповедных джунглях Амазонки погибает человек. Его координаты... Всем гравилетам, находящимся в этом районе, всем экспедициям, всем станциям спасения, всем... В заповедных джунглях погибает человек. Его координаты..." Я понял, что речь идет обо мне. Меня спасут! Но бритоголовые обезьяны надели на мою голову железные обручи и начали закручивать винты. Одна из них, забавно подскакивая, сказала: "Ты человек низшей расы. Подлежишь геноциду". Она говорила на каком-то шифре, и я не понимал, что означают ее слова. Снова послышался голос диктора: "Поздравляем вас, люди! Человек в джунглях спасен!" Я схватил камень и швырнул в обезьяну. Теперь она должна уйти. Холодная рука коснулась моего лба, и я увидел над собой встревоженное лицо Майи. - Тебе опять снилось страшное?- спросила она. Я заставил себя улыбнуться: - Все в порядке, родная. Иди досыпай... С беспокойством всмотрелся в ее лицо с заострившимися чертами. Что с ней происходит? Почему она так настороженно спит, часто просыпается? Почему следи г за мной и плачет по ночам? Неужели заметила? Но ведь эти сны, когда я вскакивал, липкий от пота, повторялись всего раз семь-восемь в год. Почему я подумал "повторялись"? Они были похожи один на другой, словно из той же серии. Характерным для всех них была смесь из перепутанных воспоминаний прошлого и настоящего. А затем я испугался еще больше, подумав: "Почему Майю так пугают мои сны, если она не знает их содержания?"