Роберт Силверберг - Провидец

11

Был морозный день конца марта тысяча девятьсот девяносто девятого года, который начался, как начинался каждый день моей работы на Пола Куинна, но пошел по необычному пути сразу после полудня. Я встал как всегда, в четверть восьмого. Мы с Сундарой, как обычно, приняли вместе душ, обмениваясь заключенной в воде энергией. У нас также был маленький фетиш мыла и мы любили, намыливать Друг друга пока не становились скользкими, как тюлени. Быстрый завтрак, к восьми в Манхэттен. Первая остановка в моей конторе над городом, в моей старой конторе в «Ассоциации Лью Николса», которую я сохранил с костяком штата в свое время по вопросам городской безработицы. Там я раздал типовые анализы прогнозов по мелким административным способам: размещение новой школы, закрытие старой больницы, изменение зональных тарифов, разрешение на новый вытрезвитель для слабоумных алкоголиков в жилом районе. Все это мелочи, но потенциально опасные мелочи в городе, где нервы каждого жителя натянуты и маленькие неувязки быстро вырастают в огромные проблемы. Затем, около полудня я отправился в здание муниципального конференц-зала, чтобы позавтракать с Бобом Ломброзо.

– У мистера Ломброзо посетитель, – сказала секретарь, – но вы можете войти.

Контора Ломброзо была подходящей для него сценой. Он высокий, хорошо сложенный человек около сорока, с театральной внешностью, внушительной фигурой с темными вьющимися волосами, серебрящимися на висках, с жесткой, коротко подстриженной бородой, показной улыбкой и энергичными, резкими манерами удачливого купца. Его офис, переоборудованный за его счет по стандартам древних бюрократов, был богато украшен, мебель и вся обстановка в ливантийском стиле: с темными блестящими кожаными панелями на стенах, толстыми коврами, тяжелыми коричневыми бархатными шторами, матовыми бронзовыми испанскими лампами, расставленными повсюду, сияющим письменным столом, сделанным из нескольких сортов темного дерева, выложенным пластинками механически обработанного сафьяна, огромные белые урны китайских ваз и маленький стеклянный буфет в стиле барокко, взлелеянная коллекция средневекового иудейства – серебряные головки, бюсты и указки для свитков закона, вышитые занавески для торы из синагог Туниса и Ирана, филигранные субботние лампы, канделябры, коробочки для специй, подсвечники. Из этого уединения Ломброзо управлял муниципальными доходами, как принц Сиона: горе постигает глупого язычника, который пренебрегает его советом.

Его посетителем был похожий на тень маленький человек, пятидесяти пяти-шести лет, незаметная, незначительная персона с узкой яйцеобразной головой, поросшей редкими седыми волосами. Он был одет просто, в старый потертый коричневый костюм времен Эйзенхауэра, что делало Ломброзо в его шедевре портновского искусства похожим на экстравагантного павлина, и даже я почувствовал себя денди в своем каштановом вязаном свитере, который носил уже пять лет. Он тихо сидел, ссутулившись и сжав руки. Он казался незаметным, почти невидимым, из породы урожденных Смитов. Его кожа свинцового оттенка, холодная, дряблая, говорила о духовном и физическом истощении. Время забрало у этого человека силу, которой он, возможно, когда-то обладал.

– Я хочу познакомить тебя с Мартином Карваджалом, Лью, – сказал Ломброзо.

Карваджал встал и протянул мне руку. Она была холодной.

– Очень приятно, наконец, познакомиться с вами, мистер Николс, – сказал он мягким глухим голосом, дошедшим до меня как будто с края вселенной.

Необычно устаревшее построение фразы приветствия звучало странно. Я недоумевал, что он здесь делает. Он выглядел каким-то обескровленным, человеком, ищущим мелкой канцелярской работы, или, что более вероятно, каким-нибудь выброшенным за борт жизни дядюшкой Ломброзо, пришедшим сюда за ежемесячным подаянием. Но в берлогу финансового администратора Ломброзо допускались только сильные мира сего.

Однако, Карваджал не был реликтом, за которого я его принял. Уже в момент рукопожатия он проявил неожиданный поток силы; встав, он стал выше, черты лица напряглись, какой-то средиземноморский румянец сделал ярче цвет его лица. Только его глаза, унылые и безжизненные, выдавали роковую отстраненность.

Ломброзо сказал нравоучительно:

– Мистер Карваджал был один из самых щедрых спонсоров предвыборной кампании, – бросая на меня вкрадчивый финикийский взгляд, говорящий:

«Обращайся с ним хорошо, Лью, нам еще нужно его золото».

То, что этот неряшливый, нездоровый незнакомец оказался преуспевающим благодетелем кампании, человеком, которому надо льстить, заискивать перед ним и допускать в святая святых делового должностного лица, основательно потрясло меня, так как очень редко я ошибался в ком-либо так глубоко. Но мне удалось вежливо улыбнуться и сказать:

– А чем вы занимаетесь, мистер Карваджал?

– Инвестициями.

– Он один из самых проницательных и удачливых частных лиц, играющих на бирже, – сказал Ломброзо.

Карваджал самодовольно кивнул.

– Вы зарабатываете только на фондовой бирже? – спросил я.

– Целиком.

– Я никогда не думал, что такое возможно.

– О, да, да, это можно сделать, – сказал Карваджал. Его голос, тонкий и сиплый, раздавался как будто из могилы. – Все, что нужно – это достаточное понимание тенденций и немножко мужества. А вы никогда не играли на бирже, мистер Николс?

– Чуть-чуть. Лишь по-любительски.

– Вам везло?

– Пожалуй. Я сам обладаю способностью схватывать тенденции. Но я чувствую себя неудобно, когда начинаются дикие и безумные колебания.

Двадцать – наверх, тридцать – вниз. Нет, спасибо. Я предпочитаю надежные предприятия.

– Я тоже, – ответил Карваджал, придавая своему утверждению налет таинственности, намек на скрытое значение. Но это сбило меня с толку, заставило почувствовать дискомфорт.

Мелодичный звонок раздался во внутреннем кабинетике Ломброзо, отделенном от основного дверью и коротким коридором налево от письменного стола. Я знал, что это звонит мэр, секретарь всегда переключала связь с Куинном во внутренний кабинет, когда у Ломброзо были посетители. Оставшись наедине с Карваджалом я вдруг почувствовал непреодолимое беспокойство: кожа начала гореть, горло сдавило, как будто какое-то мощное, источаемое им физическое излучение стало непреодолимо изливаться на меня, как только исчезло сдерживающее присутствие Ломброзо. Я не мог оставаться.

Извинившись, я торопливо бросился вслед за Ломброзо в другую комнату узкую пещеру, от пола до потолка наполненную книгами, тяжелыми, богато украшенными томами талмудов, переплетенных книг и рукописей. Ломброзо был удивлен и рассержен моим вторжением. Он сердито указал пальцем на телефонный экран, на котором были видны плечи и голова мэра Куинна. Но вместо того, чтобы уйти, я изобразил целую пантомиму извинений, идиотски гримасничая, пожимая плечами, размахивая руками и подпрыгивая. Это заставило Ломброзо попросить мэра на минуту отключиться. Экран погас.