В Караханов - Мое человечество

- Ты мог бы прийти пораньше, - ворчит старуха, накрывая на стол.

- А что сегодня у тебя? - спрашивает Нина, радостно отмечая, что Илья с нетерпением ждал этого вопроса. Все-таки удалось отунить его думать о ней, как о тяжелобольной, с которой нельзя .говорить, не взвесив предварительно последствий откровенности. А ей хотелось быть для него кем угодно, только не пациенткой.

- Опухоли у Боба совсем не прощупываются.

"Выходит, опять неудача? Чем же он доволен?" - думает Нина.

Илья Борисович понял ее недоумение, улыбнулся: - В науке иногда, как в детективе, уважаемый филолог.

Если загадки начинают громоздиться, нарушая всякую логику, - конец на следующей странице, Диме Маленькому совсем не до шуток. Самой большой загадкой для него сделался собственный организм. Боли исчезли вернулся студенческий аппетит и... вообще какая-то чертовщина...

Перечитав записанное, Дима захлопнул черную тетрадь.

В деловитом изложении все это выглядит очень бледно. Записать бы прямо: "Я испытываю такое чувство, будто кто-то за шиворот вытащил меня из гроба и послал в киоск за газетами".

Уже поздно. Ехать домой не на чем, и все равно сегодня не заснуть.

Дима накидывает плащ. Ему захотелось еще раз взглянуть на Боба.

В дежурке он с удовольствием, вслух читает последнюю запись в "истории болезни": "температура - 37, роэ - норма, резко увеличен апптетит".

- Боюсь, ваша обезьяна скоро поужинает мною, - шутит ветеринар.

- И получит премию за рациональное сокращение штатов, - острит Маленький.

Боб гортанно приветствует его появление.

- Допустим, - ответил Дима, пожимая шершавую, как наждак, ладонь.

- Вот что, друг мой волосатый, нам с тобой здорово повезло. Это факт. Иначе плакали по нас джунгли.

Боб шлепнулся на спину, задрыгал всеми четырьмя.

- Тебе не верится? Мне тоже. Ну, ну, не очень расходись.

Обезьянья старость с внучатами нам еще не обеспечена.

Окончательно я узнаю об этом в Москве.

Дима закурил, и Боб, морщась, отковылял в угол.

- А главное, из вашей хоп-компании уже давно не получается двуногих. Как ни оскорбительно для тебя, но мне приходится иметь в виду и это. - Дима поймал брошенный в него финик и подумал, что ему все-таки очень хочется дожить до этой самой обезьяньей старости.

Утром Креймер, не раздеваясь и словно продолжая начатый разговор, коротко бросил: - A теперь в виварий.

Сперва занялись животными группы "А". Бог одну за другой производил операции. Лаборанты едва успевали сортировать полученный биопсический материал. Дима тут же готовил штаммы для электронно-микроскопических исследований.

Наконец, Креймер сделал паузу, смахнул со лба капельки пота.

- Как видите, у всех особей, подвергнутых канцерогенному облучению с последующим введением активатора, обра" зовались опухоли с локализацией в пораженных тканях.

- Если случай с Джеммой - закономерность, эти новообразования не должны быть злокачественными, - подхватил Дима.

- А вы еще сомневаетесь в этом?

Маленький пропустил насмешку мимо ушей. Ему не терпелось высказать мысль, целиком захватившую его.

- Тогда в группе "А плюс лучевой агент" могут вообще отсутствовать опухоли... Вообще...

Димэ, ошалело улыбаясь, взглянул на Креймера.

- Продолжим... - строго сказал Бог.

Белинский задержался у температурного листа, через плечо спросил у старшей сестры: - Новенькая?

В это время вошел Краймер. Он слышал вопрос и, буквально оттерев коллегу плечом, загородил пациентку.

"Неужели Нина?" - Белинский всматривался из-за спины Креймера в худенькую, с тонкими, как у подростка, руками, женщину.

Бог оглянулся.

Белинский поспешно вышел.

"Тюлень сопливый!" - мысленно выругался Креймер, - У бедняги совсем худо с глазами,-сказал Илья Борисович, - теЛескопы вместо стекол носит, а все равно...

Он неожиданно нагибается, целует ее в шею.

- Так наверное ты выглядела в семнадцать лет, правда? Но здесь, хочешь или не хочешь, тебе придется опять располнеть, - И тогда ты меня разлюбишь, - смеется Нина.

Илье тяжело притворяться, и она, как может, помогает ему. Он заметно повеселел и даже рассказывает анекдот, наскоро извлеченный из недр памяти. Потом; словно извиняясь, говорит: - У меня еще осталась кое-какая работа, ненадолго.

От встречи с Ниной у Димы осталось одно самое сильное впечатление: каким чудом удается ей не сгибаться под тяжестью волос.

Тем с большим удивлением наблюдал он за вернувшимся из стационара шефом. В Креймера, казалось, влили сверхмощный фермент энергии.

- Скажите, Дима, как специалист, когда к спортсмену приходит второе дыхание.

- Биотоки!..

-. Что?

- Это не вам... Второе дыхание?..

Креймер с интересом ждал.

- Когда хуже быть не может и, значит, терять нечего.

Конечно, если он хороший спортсмен и не растратил волю до копейки.

Илья Борисович удовлетворенно кивнул и вдруг весело подмигнул Диме.

"Все ясно, как в полдень в Гаграх. Бог - один из тех чудаков, которых неясность мучает больше, чем самая страшная явь. Теперь он будет бороться, как лев, до последнего клочка шевелюры", - подытожил свои размышления Дима и тоже удовлетворенно хмыкнул.

Креймер заразил его своей энергией, и он успел закончить обобщенный биохимический анализ проведенных экспериментов.

Шеф благосклонно принял анализ и фыркнул по поводу заявления о недельном отгуле.

- Ехать я должен обязательно, - заупрямился Дима.

- Вечно у вас какие-то тайны, и в самое неподходящее время.

- Я член секты прыгунов и когда мне приспичит прыгать, это вроде морфийного голодания.

Креймер, размашисто надписывая клочок бумажки (в институте не очень считались с канцелярией), не удержался: - Мне иногда кажется, что ваша голова попала не в свой комплект.

Наверно, у каждого есть любимый музыкальный инструмент, при звуках которого сам превращаешься в щемящую струну. Для Нины таким инструментом был оркестр.

Белинскому очень хотелось загладить свою нетактичность, и он раздобыл для нее японский транзистор. Теперь она получила возможность, как понтапоном, часами глушить себя музыкой.

За эту неделю Нина словно заново прожила ту часть детства, в которой не было астраханской тетки и чужого распухшего человека под остановившимися часами. Был огромный пустой зал, где она поудобнее усаживалась в каком-нибудь кресле, а отец легким упругим движением поднимался на возвышение к оркестру, и сразу наступала тишина, такая торжественная, что Нина боялась нечаянно скрипнуть стулом.

Затаив дыхание, она следила за отцовскими руками, которые должны привести в движение сказочный мир струн и блестящего металла. А когда репетиция кончалась, Нина подходила совсем близко и говорила: "Очень хорошо, спасибо" и терпеливо ждала, пока музыканты постучат смычками о пюпитры. Обычное вознаграждение, которым она очень гордилась.