Кшиштоф Борунь - Барьер. Фантастика-размышления о человеке нового мира

Мюнх внимательно осмотрел копию и, пересиливая отвращение, потянулся к пергаменту. Долго, внимательно сравнивая оригинал и копию, расшифровывал подпись.

— Истинный, — наконец сказал он совершенно серьезно. — Тут в конце написано: «Как обусловлено в сим договоре, будет он, нижепоименованный Иоахим фон Грюнштейн, тридцать пять лет счастливо жить на Земле среди людей, а потом прибудет к нам, дабы с нами вместе бога проклинать». А еще ниже: «В аду на дьявольском совете утверждено». И подписи: «Сатана, Вельзевул, Люцифер, Левиафан». А тут, видишь, господин, — Мюнх показал пальцем, — продолжение. Собственной рукой Иоахима фон Грюнштейна сотворено. Что служить будет Люциферу… всю жизнь, во все времена…

— В свое время ты, Модест, видел подобные цирографы?

— Видел. Дважды. Это случается редко. Не с каждым сатана договоры составляет. Немногие писать умеют… А если даже и умеют… не всегда вступает он с ними в сговор. Какой-нибудь богатый человек… или алхимик… Да и то трудно найти. Тот, кто дьяволу душу продает, не любит оставлять доказательств.

— Как же такой документ мог попасть в распоряжение суда инквизиторов?

Мюнх снисходительно улыбнулся.

— Ты не знаешь, господин? Есть способы. Кто знает, тот… знает… Порой среди книг и писем отыскать можно. Порой укрыты… в тайном месте. Искать надо… А то и подстрекатель принесет. Как доказательство, что правду говорит.

— Кто?

— Подстрекатель! Тот, что доносит и процесс починает.

— Так. Но как такой документ попадает в руки подстрекателя?

— По-разному бывает. Порой случайно найдет… Порой и выкрадет…

— А бывали случаи, чтобы обвиняемый сам указывал место, где спрятан цирограф? Можешь ты привести такой пример?

Модест на минуту задумался.

— Нет. Не припоминаю. Но случалось… иногда. Редко… но случалось. Я слышал…

— А как ты проверял, что цирограф не подложный? Ведь подпись обвиняемого могла быть поддельной?

— Я видел настоящий, — подчеркнул Мюнх, напряженно глядя в глаза Баличу. — Генрих фон Булсидорф подписывал. В конце концов он сам признался.

— В конце концов… — повторил Ром.

Мюнх не заметил иронии в голосе Балича.

— Он долго отрицал. Упирался. Но в конце концов признал… Все! Как встретился с посланцем самого князя ада… Как тот пообещал ему десять тысяч фунтов золота и долгую жизнь… Часть этого золота нашли.

— А тебе никогда не приходило в голову, что такие доказательства могли быть специально, искусственно подделаны теми, кому нужна была смерть обвиняемого? Чтобы завладеть его имуществом или из личной мести? Кто обвинил Генриха?

В глазах Мюнха появилось беспокойство.

— Кто? — спросил он риторически. — Имя доносчика охраняется тайной святой присяги.

— И цирограф тоже передают при условии, что имя его доставщика будет сохранено в тайне?

— Да, господин.

— Но ты-то знал, кто был доносчиком?

— Знал… Особа… вполне достойная доверия.

— Действительно! — саркастически засмеялся Балич.

Глаза Мюнха наполнились страхом.

— Господин… почему ты смеешься? Ты думаешь, я… лгу? Но я говорю правду.

— Ты хочешь меня убедить, что каждый донос был истинным? Что не фальсифицировали доказательств?

— Иногда… бывало и так… Много зла в человеке. Порой даже среди тех, которые господу служили… Но чаще среди черни бывало… Из корыстолюбия… либо из зависти. Не раз такого ложного доносчика суду предавали. Однако верь мне, господин: когда я ведьм пытал, всегда мог узнать… кто они в действительности.

— Каким образом?

— Есть разные способы… И в книгах тоже написано…

— Значит, ты утверждаешь, что этот документ, — Балич показал на пергамент, возвращаясь к теме, — подлинный договор с сатаной.

— Да, господин. Ты же сам говоришь, что ему много лет… Тебе странно, что его не сожгли вместе с тем сатанинским ублюдком? Видно, оставили… как доказательство и предостережение… для других.

— Возможно. Но меня интересует не это. Документ написан на пергаменте, с которого убрали более ранний текст. За исключением подписи Иоахима фон Грюнштейна. — Ром полез в папку и вынул два снимка. — Посмотри! — подал он снимки монаху. — Есть методы, дающие возможность прочесть старые записи. Подпись не была затронута. Кстати, именно поэтому она и не перевернута. Взгляни на то, что было записано перед тем, как стерли текст. Это письмо Грюнштейна, адресованное…

— Это дьявольские штуки! — воскликнул Мюнх, вскакивая с кресла. Снимки упали на пол.

Балич наклонился. Поднял снимки, потом медленно подошел к монаху и взял его за руку.

— Успокойся. Можешь мне поверить: в том, как были получены эти снимки, нет ничего сверхъестественного и тем более дьявольского.

Мюнх немного смутился, но отступать не собирался.

— Сатана мог специально воспользоваться письмом к приору.

— Ты думаешь, дьявол выкрал письмо, убрал старый текст и дописал содержание договора? В таком случае это был бы документ, подделанный сатаной, а стало быть, грош ему цена!

На лице Мюнха отразилась неуверенность.

— Может, это сделал сам Грюнштейн?

— Зачем? Он вполне мог составить документ на другом пергаменте.

Монах беспокойно поежился, но не ответил. Некоторое время оба молчали.

— Так, может быть, ты все-таки согласишься, что этот цирограф фальшивый?

Мюнх медленно поднял глаза на Балича и вдруг словно под влиянием новой мысли воскликнул:

— Нет! Не поддавайся видимости, господин! Сатана умеет ослепить нас! Все так… как я сказал! Дьявольская штука… Не тогда содеянная, а сейчас, когда ты делал эти снимки. Я знаю, на что он способен! Разве он не мог это письмо написать сейчас?.. Чтобы посеять сомнение… в твоей и моей душе…

— Исследования показали, что письмо к священнику было написано четыре века назад.

— Ты молод и легковерен… Принимаешь видимость за истину. Ты не знаешь сатаны и его коварства. Подумай как следует… и ты поймешь свою наивность.

— Подумаю, — кивнул Балич.

У него не осталось никакого желания продолжать разговор с человеком, столь чуждым ему. Кама была права: это человек не больной, и, однако, его мышление не способно вырваться за пределы заклятого круга понятий четырехвековой давности.

— Ну, мне надо идти. Доктор Дарецкая скоро вернется, — сказал Балич, прерывая затянувшееся молчание.

— Ты хотел, господин, поговорить со мной об аде, — напомнил Мюнх.

— Я имел в виду цирограф. Но не только… — добавил Балич быстро, так как разочарование, отразившееся на лице монаха, подсказало ему одну мысль. — Хотя… Ты не устал?