Александр Ломм - Чудо в Марабране

По голосу, по выражениям, по всем манерам Дуванису показалось, что он где-то уже видел этого человека в соломенной шляпе. Но бородка… Нет, таких бородок никто в Марабране не носит… Так и не узнав своего хозяина, фабриканта Куркиса Браска, Дуванис закидывает руки за голову и насмешливо отвечает:

— Пятьдесят суремов — вот цена моего покоя, ведеор!

К его безмерному удивлению, сухощавый человечек без возражений вынимает бумажник и дает ему ассигнацию в пятьдесят суремов.

— Берите и уходите! Мы спешим!..

Пораженный Дуванис машинально берет деньги и уходит вниз с холма, придерживаясь тенистой шеренги кипарисов. Внизу он вновь ложится на траву и размышляет о том, какие, должно быть, сумасшедшие деньги зарабатывают эти киношники, если без разговоров выдали ему сумму, за которую у себя на заводе ему пришлось бы отработать целых две смены…

— Чудо номер один! — улыбается он, щупая в кармане хрустящую бумажку. — Вот Калюни моя обрадуется!..

Яростное солнце поднимается все выше. Синяя небесная эмаль по-прежнему чиста и невозмутима. В жухлой траве сонно стрекочут насекомые. Где-то в отдалении слышится заунывное пение молящихся… Веки Дуваниса тяжелеют, их смежает приятная дремота…

ЧУДО НАД МАРАБРАНСКИМИ ПОЛЯМИ

Проходит с четверть часа… Внезапно, сквозь горячую пелену сладкого забытья, Дуванис чувствует, что жара спала и повеял свежий, прохладный ветерок. Охваченный странной, подсознательной тревогой, он открыл глаза.

Над безбрежной равниной сгущаются багровые сумерки… Неужели уже так поздно?! Неужели он проспал до самого вечера?! А как же молебен?! Как же его выступление перед односельчанами?!

Дуванис с волнением прислушивается… Нет, еще не поздно!.. Со стороны полей до него доносится неистово-исступленное пение богомольцев. Нe пение даже, а вопли, крики, рыдания, то и дело прерываемые яростным «ашем табар»… Да, молебен достиг своего апогея, но еще не окончен. Это ясно… Но в таком случае почему же так быстро наступает темнота?

Дуванис с недоумением смотрит в небо. Еще недавно такое чистое, оно из конца в конец застлано низко нависшими красноватыми тучами. Тучи медленно разбухают, наливаются зловещим багрянцем, а в одном месте, почти прямо над холмом, они сбились в неистово крутящиеся чудовищные клубы.

Порывы холодного ветра становятся все сильнее. Кипарисы раскачивают свои высокие кроны и тревожно шумят. На равнине крутятся яростные вихри, поднимая к небу черные столбы пыли…

Дуванис рывком вскакивает на ноги и бегом огибает холм, чтобы поскорее увидеть толпу своих молящихся односельчан. Он не думает в эту минуту о чуде и не испытывает ни малейшего страха. Ему просто хочется разыскать Калию и помочь ей добраться до дому.

Но не успел он сделать и двадцати шагов, как все вокруг превратилось в настоящий кромешный ад.

С вершины холма брызгает острый зеленый луч. В тот же миг все небо, от горизонта до горизонта, вспыхивает ярким пламенем и освещает равнину удивительным красным светом. Проходит секунда, другая, свет быстро меркнет, тучи становятся лиловыми, потом черными, и вдруг сразу падает глубокая, чернильная темнота. Дуванис замирает на месте, не зная, что теперь делать.

Где-то в отдалении слышатся пронзительные вопли ужаса, душераздирающий женский визг, крики подростков, топот сотен ног обезумевших от страха богомольцев… Прямо по полям убегают они в деревню, потрясенные размерами бедствия, вызванного их молитвами…

После короткого напряженного затишья налетает сумасшедший шквал холодного, пронизывающего ветра. Одновременно с ним на небе вспыхивает ослепительно яркая, чудовищная змея. Она вспарывает весь небосвод от края до края и на мгновение освещает фантастическим белым светом всю необъятную равнину. И тут же раздается грохот, ужасный, неслыханный, словно вся вселенная раскалывается на куски и низвергается в бездну. Грохот еще не умолк, а уж с неба на землю обрушивается сокрушительный ливень. Это не отдельные, хотя и густые, струи, а мощные каскады воды, настолько плотные и упругие, что сквозь них нелегко пробиваться. Ливень с шумом и плеском терзает землю, невидимые тучи то и дело изрыгают хвостатые молнии и сотрясают тьму оглушительными, раскатистыми громами…

Дуванис в одну секунду промок до нитки. Ошеломленный, потрясенный, он с минуту стоит на месте, глядя в темноту расширенными глазами и прислушиваясь к устрашающему голосу небывалой грозы. Потом из горла его вырывается крик:

— Калия! Калия! Калия!

И он тут же со всех ног бросается бежать дальше.

Несколько раз его сшибали стремительные потоки, катящиеся со склонов холма. Он падал в их грязные волны, по самые локти погружал руки в вязкую глину, но, извиваясь всем своим гибким и сильным телом, снова вскакивал и, оглушенный, полузахлебнувшийся, продолжал бежать, сам не зная куда…

Неожиданно Дуванис с разбегу врезался во что-то мягкое, живое. Оттолкнувшись от невидимого препятствия, он теряет равновесие, падает, но в тот же миг его подхватывают чьи-то крепкие руки и над самой его головой, перекрывая шум ливня и раскаты грома, раздается спокойный, звучный голос:

— Тише, дорогой, тише! Сейчас вся эта музыка прекратится… Дай-ка я тебя укрою!..

Дуванис чувствует, как на спину его ложится тяжелая, плотная ткань. Он приникает к широкой груди незнакомца и затихает, еле дыша от усталости и пережитого-волнения…

Несколько минут проходит в молчании. Ливень заметно идет на убыль, гром грохочет все реже и реже…

Немного отдышавшись и успокоившись, Дуванис спрашивает:

— Кто вы, ведеор? По голосу вы показались мне нездешним…

— А я и есть нездешний! — густо рокочет незнакомец.

Больше он ничего не говорит, а Дуванис считает неудобным приставать к нему с расспросами. Так они и стоят, тесно прижавшись друг к другу, чуть ли не по колено в жидкой грязи, пока не умолкают наконец последние шумы грозы. Дождавшись наступления полной тишины, незнакомец, укрывший молодого рабочего, говорит:

— Ну вот и все кончено! Вылазь, сурок, из норы!

С этими словами он откинул с Дуваниса свой тяжелый плащ…

В первое мгновение Дуванис был ослеплен резким переходом от кромешной тьмы к яркому блеску летнего дня и невольно заслонил глаза рукой. Но потом, привыкнув к свету, он видит чистую небесную лазурь без единого облачка, видит веселое знойное солнце, видит птиц в полете… Он смеется от удовольствия. Однако смех тут же замирает у него на губах, когда он переводит взгляд на поля.

Собственно, никаких полей больше нет. Всюду, куда ни кинь взгляд, простирается безбрежное месиво жидкой грязи. Посевов нет — они уничтожены.