Александр Карнишин - "Чернуха"

Мы с лопатками бежим к трупам, и я спрашиваю на бегу Вована:

— Что, зрение такое хорошее, что сразу узнал свое?

— Нет, конечно. Да еще и солнце встает — не видно ничего. Так просто сказал, чтобы серж отвязался.

— Так ты просто так их убил, что ли?

— Чо? — Вован тормозит, и я врезаюсь носом в его спину. Спина очень широкая и остро пахнет потом.

Вован стоит пару секунд на месте, потом поворачивается ко мне. Он очень зол. Очень:

— Это ты сказал сержу, старый, что поле боя принадлежит мародерам?

— Нет, не я. Это давно. Я повторил просто.

— Так вот, старый. Поле боя принадлежит солдату, ясно тебе? Вот я — солдат.

— Но тут же не бой!

— Тут — бой. И там — бой! И везде, где есть гниды — бой! Из-за гнид все рухнуло, понял, да? Из-за таких вот гнид, — пинает он носком ботинка изломанное мертвое тело.

И я понимаю, что он говорит не только о сворованном цементе и ржавой арматуре.

И начинаю копать яму.

Мальчик Коля

Мальчик Коля очень устал.

"Мальчиком Колей" его называла мама, смеясь, что он слишком красивый, весь в нее, и приходится, мол, уточнять, что именно мальчик, а не девочка. Коля обижался, начинал топать ногами, кричать, а мама — смеялась.

Он и сейчас был обижен. Обижен и устал. Мамы не было, как не было и папы. Они так и не нашли своего мальчика Колю. А может, и не искали даже? Они же ругали его, когда он баловался…

Он подумал так и чуть не заплакал. Но потом решил, что плакать не надо, потому что он — мальчик, а не девочка. А мальчики — это будущие мужчины. А мужчины, говорил папа, не плачут.

И страшно ему давно не было.

Страшно до крика было только с самого начала. А теперь все привычно. Только постоянно холодно. Весна, весна, говорила мама и показывала в окно, как начинают расцветать вишни в саду. А какая весна, если в пальто — и холодно? Это просто зима какая-то. Только без снега.

Мальчик Коля подумал, что со снегом было бы лучше.

Он шел, опустив голову и смотря под ноги. Смотреть вокруг было совершенно не интересно. Это он так себе придумал — не интересно. С самого начала почти, как он бросил свой дом и пошел по дороге, он решил, что это все не интересно.

Вернее, он не бросил дом, а можно сказать, дом бросил его. В том доме жить было уже нельзя. Он целый день сидел снаружи под оставшейся стеной. Там не так дуло с моря, и когда проглядывало солнце, даже казалось тепло. Но потом снова начинало трясти. Особенно когда мальчик Коля смотрел по сторонам.

Там все было грязное, серое и коричневое. И немного красное сначала. Какие-то деревяшки, очень много разной бумаги, на которой уже ничего не прочитать. Про "прочитать" это мальчик Коля просто так подумал. Его учили, но он пока мог только по слогам. И если есть картинки. И чтобы буквы были большие.

Еще валялись тряпки. Тряпок было много. Они были мокрые и грязные. Тусклые, как мамина половая тряпка в ведре под раковиной. И так же противно пахнущие. Даже сильнее.

Мальчик Коля сморщился и чуть не заплакал. Потому что домашняя половая тряпка пахла теплом и домом. А эти тряпки, свернувшиеся в поле в какие-то комки и клубки, пахли холодом и болезнью. Так не должно пахнуть на курортном морском побережье, где все отдыхают летом.

И еще эти тряпки слишком похожи на людей.

Нет, не интересно. Скучно и не интересно.

Он опускал голову еще ниже, горбился, смотрел только под ноги, чтобы случайно не наступить на что-нибудь нехорошее. Он не знал, на что. И он даже не хотел знать, какое такое нехорошее. Он просто смотрел под ноги и аккуратно выбирал путь между кучами мусора, размытыми бумагами, вонючими тряпками. Между всем тем, что принесло внезапно поднявшееся море.

Мальчик Коля очень устал.

Он плакал от боли и голода. Вчера тоже плакал. И если бы было тепло, он лег бы возле кустика и лежал так, пока его не найдут. Но было холодно, поэтому он медленно шел по дороге. А под тем кустиком он бы не лег. Там был мусор и грязь и тряпки. И пахло от кустика.

У него болела голова. А еще он ударился, когда все началось. И теперь у него распухла и болела одна рука.

Мальчик Коля подумал, что это хорошо, что он как раз гулял. Потому что если бы он не гулял, то сейчас бы не смог надеть пальто. Потому что болела рука. А без пальто он бы давно замерз.

Папа рассказывал, что когда замерзаешь, сначала больно, а потом становится тепло. Мальчику Коле было холодно и больно. Значит, он не замерзал.

Папа работал в институте. Институт был тут же, совсем рядом с их поселком. Папа был биолог.

А мама была не биолог. Она была учитель. Она учила Колю читать. Писать она тоже учила, но пока большие разлапистые буквы получались у него похожими на пауков. Папа смеялся и говорил, что ученому хороший почерк не нужен.

Мальчик Коля вздохнул и тихо-тихо заскулил от боли и от холода. И еще от обиды. Потому что никто не помогал ему, а он же еще маленький! А тихо, потому что громко — страшно. Такая тишина стояла над дорогой, что когда свистел ветер, казалось, что раздается музыка. А если сказать слово — все-все услышат.

Коля не знал, кто все-все. Он просто шел по пустому тихому плоскому пространству, усеянному мусором, битым стеклом, мокрыми тряпками. Все было серо и тускло. Все было холодно и скучно.

Он поднял лицо вверх, шмыгая носом, посмотрел на небо.

Черные тучи не обещали солнца. И прекращения мелкого холодного дождя — тоже.

Мальчик Коля подумал, что дождь — это хорошо, потому что не будет пожара. Дома же никто не остался, и никто не следит за газом в печке. А когда дождь — все мокрое. И пожара не будет.

Он опять вздохнул, вытер рукавом нос, засунул руки во влажные холодные карманы, сгорбился, скрючился весь, и сделал еще два шага.

Что- то толкнуло его в грудь, опрокидывая на спину. Мелькнули вверху черные тучи, несущиеся куда-то. Потом прямо возле носа оказалась грязная вонючая тряпка. А потом мальчик Коля умер.

— Куда стрелял? — хмуро спросил, проснувшись, человек в камуфляже, вылезая из спального мешка.

— Да вон, ползло что-то.

— Ну-ка, ну-ка… Ориентир скажи.

— Правая обочина дороги, пятьсот метров, серое пятно.

Пауза длилась и длилась.

— Ну, молодец. Объявляю, значит, благодарность. Подстрелил. Иди теперь, отдыхай. Я покараулю.

— Есть! — козырнул первый.

У них была палатка с надувным полом, спальные мешки, спиртовки, на которых они разогревали еду и варили кофе. До смены с поста на линии карантина оставалось еще восемь часов.

Жизнь кончилась

Стук в дверь раздался в самый неподходящий момент.

— Чего надо? — сипло крикнул Иван, выбираясь из-под скомканных и скрученных простыней.