Владимир Васильев - Микрошечка

Я пробежалась по остальным комнатам - то же самое, выглянула в окно мой размер!

И тут же сообразила - а как же иначе?! За то и боролись! Вряд ли у меня найдутся слова, способные передать ощущение восторга оттого, что мир вокруг тебе по размеру! Вот задолдонила... Тому, кто, как я или Гулливер, не выпадал из своего мира, не понять меня. А те, кто уменьшился до меня, не имели возможности обрести соответствующий им мир. По крайней мере, не оставили о том, никаких свидетельств. А я оставлю! Должна оставить... Мы оставим.

Я достала из нормального шифоньера нормальное платье и надела его балдёж! Извиняюсь - наслаждение. Пошла на кухню, включила плиту, поставила чайник - сказка! Попила чаю с сухарями из нормальной чашки - вкуснятина! Надела зимнюю одежку, достала из чулана лыжи и вышла во двор.

Деревья опушились и отяжелели, ссутулившись под тяжестью зимнего наряда, снежинки щекотили щеки, а не грозили стать надгробьем. Это был мой лес, а не Святогоро-Гулливеров, и я принялась прокладывать в нем первую лыжню.

Бодрящий воздух, энергичный бег, ощущение комфорта мира довольно долго держали меня в состоянии эйфории. Но постепенно, может, благодаря морозу, а возможно, и переходу психики из угнетенного состояния в воодушевленное, я обрела способность к более или менее здравому рассуждению. Сначала, конечно, не к рассуждению, а к восприятию ситуации. Но постепенно созрело и рассуждение.

Я развернулась и пошла по собственной лыжне обратно. Снег уже не валил, а шел задумчиво и лирично. Солнце, похоже, уже поднялось над горизонтом, но видно его за тучами не было. Пора домой... Трудно сказать зачем. Внутренний импульс - домой. Наверное, достаточно для первого раза наобщалась с природой. Вообще, я не привыкла общаться с ней с глазу на глаз. Всегда рядом был тот, с кем было приятно поделиться радостью этого общения. Пора отвыкать от дурных привычек прежнего мира.

Как там мой Гулливер?..

Беспокойство все сильней овладевало мной. Должно быть, он уже проснулся. Волнуется!.. Понес же меня черт!

Я оставила лыжи на крыльце и бросилась в дом.

Уже с улицы слышалось тоскливое: Микрошечка!.. Микрошечка!..

Я ворвалась в комнаты, не отряхивая снег с лыжного костюма. В спальне его нет - только смятая постель. В гостиной у камина тоже пусто. В кабинете? Открыта дверь в тайник. Вниз по пандусу в подвал.. Мой несчастный уткнулся в гладкую непрозрачную стену, воздел руки, и, изредка стуча ладонями по стене, тихо скулил: "Микрошечка.. Микрошечка.." На экране монитора мое послание. Вполне дурацкое, надо признаться. Я подошла сзади, обняла его за плечи.

- Я здесь, милый, ты что?

Он медленно обернулся и посмотрел на мои ладони, лежащие на его плечах.

Мой жест был совершенно импульсивен. Я не думала, как это прикосновение отзовется в каждом из нас. Чувствовала ли его плечи я, чувствовал ли мои руки он?.. Трудно сказать. И да, и нет (я о себе). Вроде бы и пустота под ладонями, да почему-то руки в нее не проваливаются. Что-то удерживает их. Гипноз образа?..

- Ты ушла? - похоже ,осознал он. - Не простившись?

- Я бы не выдержала прощания... Но чувствовала, что пора... Как видишь, я ушла, чтобы вернуться. И все это - творение твоего гения.

- Ну, уж гения, - засмущался он.

- Я делала ударение на слове "твоего", а не на "гении", - уточнила я. - За что боролся...

- А я так испугался, - признался мой трепетный.

- Боялся, что меня кто-то слопал?.. Я тоже этого боялась. Мало ли какие буки-бяки, кошки-мышки из твоего темного леса заявятся...

- Я просто боялся, что больше тебя не увижу. Никак не думал, что ты уйдешь, пока я сплю.

- А ты собирался пригласить на мои проводы большой симфонический оркестр? Так он был...

- Нет, я собирался быть рядом...

- Ты полагаешь, что такое нам по силам? - улыбнулась я виновато. Моя уверенность в правильности собственного поведения заколебалась.

- Трудно сказать, не попробовав, - пожал он плечами, на которых все еще лежали мои руки. Видимо, он их не чувствовал. Тогда я нашла им другое применение - стала стряхивать с лыжного костюма и волос капельки воды, образовавшиеся от растаявшего снега. Брызги попали на его лицо, я видела их блеск, но он явно ничего не чувствовал. Естественно...

- Ну, ладно, пошли отсюда, нашли место для объяснений, - предложила я.

Он кивнул и направился к выходу. Я опустилась на колено и сунула нос к самому полу. Чуть заметная радужка внимательно смотрела не меня...

- Ты надеялась, что здесь ее не будет? - спросил он от выхода.

- Да нет, - покачала я головой, - просто, пока мне не совсем понятно, как я узнаю, что пора...

- Полагаю, что, когда будет пора, узнаешь, - вздохнул он. - Пойдем же.

Я пошла переодеться. Он встал в дверях и во все глаза наблюдал за мной.

- Кыш, бесстыдник! - отреагировала я.

- Ты так прекрасна... Я соскучился...

- Во-первых, о женщине после сорока невежливо говорить "прекрасна", ибо это явная ложь. Во-вторых, подобная "скука" в нашем положении вредна для нервной системы.

- Плевать, - отмахнулся он, - жить, вообще, вредно для здоровья.

- Увы, ты прав, как никогда, - согласилась я, подумав о себе.

- Камин? - спросил он. - С морозца-то...

- Камин и чай, а тебе пора позавтракать, - напомнила я.

Мы пошли к камину и дружно в четыре руки уложили поленья. Каждый взял по спичке, зажег и поднес к горелке. Камин был усовершенствован газовой горелкой для ускорения растопки или на случай отсутствия дров. Когда огонь занимался, подача газа автоматически прекращалась. Или не прекращалась - в зависимости от режима. Да простят нас старые мастера-каминщики. Надо еще сказать спасибо, что мой искусник лазерный поджег не соорудил.

Пламя быстро перекинулось на дрова, и моя кожа, еще не забывшая утренний мороз, почувствовала приятное прикосновение тепла.

- Хорошо, - вздохнула я.

- Хорошо, - улыбнулся муж.

Пошли на кухню, взяли вдвоем чайник, наполнили его водой и поставили на плиту, опять взяли по спичке и поднесли к комфорке. Через минуту чайник деловито засопел. А мы, тем временем, приготовили бутерброды, поставили тарелку на сервировочный столик на колесиках, который мы приспособили для трапез в неприспособленных местах и отвезли его к камину. Вместе. Раньше у нас было разделение труда, теперь оно могло все разрушить. Мы чувствовали это и, не договариваясь, дружно и согласованно делали вдвоем то, что касалось материальных объектов (огня, чая, бутербродов), существовавших в обоих мирах. Конечно, можно было бы откусить и голограмму бутерброда, но вряд ли это утолило бы голод, во-первых, а во-вторых, превратило бы в дешевую комедию нашу робкую попытку сотворить иллюзию нормальной жизни. Конечно, нам не избежать периодических невольных разрушений иллюзий, но пока мы были очень старательны...