Юрий Герасименко - Мартовский ветер

С этой мыслью и начала стелить постель. Каганец решила пока не гасить все равно не заснет. Какой там сон!

Отодвинула занавеску - черным-черно, ни огонька, ни лучика. Вот так же и на сердце у Маринки. Легла, и вдруг мысль, ни с того ни с сего: "А может, и прав Андрон? Как ни живи, как ни старайся - придет смерть и все исчезнет: и ты сам, и память о тебе". Подумала, и мороз по коже от этой мысли: нет, тут что-то не так... Не может, никак не может все это, что я думаю, желаю, к чему стремлюсь, не может вот так вот просто оборваться, исчезнуть бесследно. Все это есть же, существует. Не иллюзия же это, все существует действительно! Так куда оно может деться после смерти?

А может, есть все-таки какой-то иной свет, где все это - мысли, желания, все мое - будет существовать вечно? Может, и вправду все мертвые - мертвые только для нас, живых, и, вероятно, когда-нибудь потом они и для живых воскреснут?

Нет... В это она тоже никогда не поверит. Не будет никакого воскресения. Мертвые не проснутся, Надийка не встанет, никогда не придет папка. Никогда-никогда...

Да что это она все о смерти да о смерти?.. Даже тошно от этих мыслей. Встала, достала из кошелки яблоко, разрезала на две равные половинки.

- На, - тронула Михаила: за плечо. Паренек повернул голову:

- Что такое?

- Да вот, говорят, у древних греков, у богов их, было яблоко раздора. А у меня вот, значит, яблоко примирения...

Михайло внимательно, как-то особенно внимательно - необычно - посмотрел на Маринку.

- Ну, мир? - спросила умоляюще, держа перед ним половинку.

- Мир, говоришь... - и вновь взглянул на Маринку странными, словно затуманенными глазами. - Ох ты и хитрая у меня... Ох и хитрая... Сумела-таки подъехать!

Замолчал. Медленно и вроде несмело взял.

- Ты у меня... - улыбнулся задумчиво - нет, не Марине, своему чему-то, глубоко затаенному. И совсем уже без улыбки, даже грустно закончил: - Ты у меня... хорошая...

Маринка даже дыхание затаила. Опустила глаза, положила на стол свою, так и не тронутую половинку.

"Ты у меня..." А почему это он так сказал? Что он хотел этим сказать?

"Ты у меня..."

Ой, как хорошо! Как здорово! Никогда еще не было так хорошо! "У меня..." У него..."

И, уже не сознавая, что говорит, что делает, замирая, запинаясь, прошептала:

- Милый!.. Люблю тебя!..

7. А УЖЕ ВЕСНА...

Михайло открыл глаза: рядом, на его руке, сладко посапывая, спала Маринка. Губы припухли, покраснели... А на лбу веснушки! Смешные, милые веснушки! И как это он раньше их не замечал?..

Осторожно, чтобы не разбудить, провел ладонью по пышным черным волосам. И так же медленно, вслед за рукой, открывала глаза Маринка...

- Милый! - неистово бросилась в объятия. - Я теперь тебя никому не отдам! Никуда не пущу! Я тебя давно - давным-давно! - всю жизнь такого ждала!

- Какого?

- Такого! Такого! Такого! - порывисто целовала тугие, пересохшие губы парня. - Такого, как ты, смелого! Сильного! Умного! И такого моего-моего! Знаешь, милый, теперь я могла бы и умереть! Мне так хорошо ничего уже больше и не нужно!..

- Глупенькая... - Михайло обнял, прижал к себе. - Глупенькая... прошептал. - Нам еще жить и жить!

- А ты меня никогда не оставишь? Не променяешь на другую?

- Глупенькая...

- А ты... Ты береги себя... Теперь, знаешь... - начала и испугалась своей мысли. - Знаешь, теперь - война...

- Ты думаешь, меня могут убить?

Маринка не головой, даже не глазами - одними бровями кивнула и от: ужаса закусила губу.

- Меня никогда не убьют. Да и вообще, я тебе сегодня такое расскажу... Ты поймешь - смерти вообще нет. Есть, правда, нечто похожее, мы ее пока что - временно - терпим, но это уже и не смерть вовсе. А! Хватит об этом!

Солнце уже высоко поднялось, когда Маринка подняла голову и, щурясь, прошептала:

- Отвернись... Я буду одеваться...

Солнце заливало комнату. На столике бликовал стакан, сверкали никелированные шарики кровати, а зеркальце на подоконнике так и пылало, словно плавилось в солнечных лучах...

Из раскрытой форточки веяло солнцем, сосной, тающими снегами и еще чем-то молодым-молодым. "Будто праздник какой-то", - подумала Маринка, прибирая в комнате, и тут же руками всплеснула:

- Да сегодня ж и есть праздник - Восьмое марта! Ну, - шагнула к Михаилу, - что ты мне подаришь?

- Что же мне подарить... - вздохнул паренек и, опершись о подоконник, обнял ее, прижав к груди. - Ничего у меня сейчас нет своего, собственного. Подарил бы самого себя, да и то не могу - не только себе принадлежу. Вот прогоним фрицев, тогда бери, принимай, как говорится, в полное и вечное владение...

Долго стояли обнявшись возле окна, возле открытой форточки.

- Тебе не холодно?

Маринка задумчиво покачала головой.

А за окном аж слепило. Сугробы на солнце искрились тонюсенькими льдинками. Прямо перед форточкой сосулька. И сама искрится, и капельки так и сверкают, срываются, падают в цинковое ведерко: "Дзинь... Дзень... Дзинь... Дзень..."

- А уже весна... - шепчет Михайло.

А уже весна,

А уже - красна,

Со стрех вода каплет...

Молодому казаченьку

Дороженькой пахнет.

Загостился я у тебя.

Маринка вздрогнула, прижалась к любимому: "Не пущу! - хотелось крикнуть. - Не дам!" Но только всхлипнула и сказала тихим, охрипшим от волнения голосом:

- Вот рана заживет, и пойдешь. Еще неделя две...

- Нет, Маринка, не могу. Да и сама ты все понимаешь, ты у меня умница... Дня два-три побуду - болит еще, проклятая...

Понурился, и уже не ей, жене, совести своей признался:

- Вот вроде и чист перед товарищами, а тревожно. Особенно по ночам. Они там под пулями, а я здесь... - И вздохнул тяжело, сокрушенно.

Долго молчали.

- А что ты обещал рассказать сегодня? - спросила его, слизывая с верхней губы соленую слезу. - Про Подопригору? Да?

- Да...

Маринка вытерла глаза: зачем думать о том, что будет не сегодня? У нее еще целых три дня. Нельзя растратить их впустую, надо прожить так (ведь может случиться, что они больше и не увидятся...), чтобы запомнились они на всю жизнь.

Зажмурила глаза и медленно, с наслаждением вдыхала, словно пила резкий мартовский ветерок. Никогда еще она так не хмелела от воздуха.

И внезапно воздух этот всколыхнулся - отдаленный, широкий гром донесся с востока.

- Наши! - встрепенулась Маринка. - Ты слышишь? Наши! О!.. О!.. Как музыка...

- Наши... - прошептал Михайло. - Близко... Сегодня слышнее, чем вчера...

Гром нарастал, наплывал волнами, начали даже позвякивать стекла в окнах.

- Маринка, - взял Михайло девушку за плечи, отстранил от себя и глаза в глаза: - Маринка... поклянись, что никогда - слышишь? - никогда не забудешь этот гром, этот мартовский день, этот ветер... Поклянись!

- Клянусь... - прошептала в ответ. - И ты... ты тоже поклянись...