Георгий Гуревич - Приглашение в зенит (авторский сборник)

— Вот и дайте мне несмертельную дозу, — сказал я.

Такси поймать не удалось. Ленинградские таксисты не замечают протянутой руки. Поехали через весь город на трамвае. Сквозь забрызганные стекла смутно виднелись тесные боковые улочки, трамвай скрежетал на крутых поворотах, чуть не задевая углы домов красными своими бортами. Я худо знаю Ленинград, не могу объяснить, где мы проезжали. Кажется, крутили где‑то у Финляндского вокзала, потом перебрались на Петроградскую сторону. Вокруг, держась за поручни, тряслись пассажиры с мокрыми утомленными лицами, капли бежали у них по скулам. И я, мокрый и усталый, трясся в такт со всеми вместе. История с космической телеграммой казалась мне все нелепей.

Опять мы переехали через мост и оказались в районе новых домов. Во всех городах есть такие, и везде они называются “наши Черемушки”. В Черемушках почти все пассажиры сошли, мы с Граве оказались в пустом вагоне.

— Так что вы хотите узнать у наших звездных друзей? — спросил он. И сразу увел мысли с торной дороги сомнений.

— Все надо узнать. И главное — то, о чем мы спорили на симпозиуме: вперед или на месте? Ощущают они простор впереди или же глухую стену? Моря наливают и осушают или лелеют садочки и заливчики, тишину оберегают для удильщиков?

И тут он спросил в упор:

— А вы сами отправитесь узнавать? Если там, под камнем, спрятан космический корабль, не корабль, лифт какой‑то межзвездный, вы подниметесь на том лифте в зенит?

— Ну, я полетел бы с удовольствием, но едва ли меня сочтут достойным. Подыщут более подходящего, молодого, крепкого, натренированного, лучше подготовленного физически и технически, астронома какого‑нибудь или социолога.

— А если нет времени подыскивать? Если надо решиться сегодня?

Я ужаснулся:

— Только не сегодня. Подумать надо. Столько дел!

Почему я ужаснулся, собственно говоря, почему принял вопрос всерьез? Видимо, уже воспринимал Граве как человека с сюрпризами. Пришел скромником: “Ах, я восхищенный читатель, ах, прошу у вас совета…” А потом вытащил свою астрограмму, послание звезд.

Может, он и у того камня уже побывал, знает, что там найдется, что там спрятано и сколько надо вылить йода в ухо. Потому и вопрос ставит ребром: “Сегодня готовы лететь к звездам?”

Бывает так в жизни. Все время твердишь: “Ах, надоело все, устал, хочу в Африку, хочу на полюс, на край света”. И вдруг предложение: “Сегодня полетите в Новую Зеландию?”

— Что вы, что вы, дела, обязанности…

Но какие обязанности, в сущности? Редакционные? Гранки в “Мире”, верстка в “Мысли”, договор с “Молодой гвардией”. Обойдутся. Сказал же Физик, что у меня нет воображения, а Лирик — что не хватает тепла. Найдут других, более тепло воображающих. Нет у нас незаменимых.

Семейный долг? Круглолицая жена, круглощекий сын? Как‑то он вырастет без меня, любитель солдатиков и паровозиков? Но почему не вырастет? Жена говорит, что я никудышный воспитатель, только потакаю, задариваю ребенка игрушками. Воспитает.

Так что же меня удерживает? Страх за собственную жизнь? Полно, мне‑то чего бояться? Прожито две трети, а то и три четверти. Впереди самое безрадостное: “не жизнь, а дожитие”, говоря словами Андрея Платонова. Ну так обойдется без дожития.

— Решусь, — сказал я громко. Так громко, что кондукторша посмотрела с удивлением.

Мы не закончили эту тему потому, что трамвай дошел до конца (“до кольца” — говорят в Ленинграде). Крупноблочные коробки остались за спиной, даже асфальт отвернул в сторону, перед нами тянулась полоса мокрой глины, окаймленная линялыми заборами. Сейчас, в межсезонье, все калитки были заперты, все окна заколочены. Ни единой души мы не встретили на пути к парку.

Дождь кончился, но набухшая почва так и чавкала под ногами. Вода струилась по колеям, в кюветах бурлили целые потоки. Я сразу же ступил в лужу, зачерпнул воду полуботинками, через минуту промок до коленей, а там перестал выбирать дорогу, шлепал напрямик, все равно мокро — внутри и снаружи. Шлепал и ругал себя ругательски. Как я мог поддаться так наивно? Не понимал, что имею дело с маньяком? Только безумец может в ноябре, глядя на ночь, разыскивать космические корабли в городском парке. Ну ладно, поброжу с ним полчасика и сбегу. Назад в гостиницу и сразу же в горячую ванну А если схвачу грипп, так мне и надо, не принимай всерьез маньяков.

Наверное, я и повернул бы назад вскоре, если бы у входа в парк не висела схема и на ней я не увидел бы озеро, похожее на гроздь бананов. Мы двинулись по главной аллее мимо киосков, качелей, раковин, беседок, пустых, мокрых, нереальных каких‑то. Летом здесь были толпы гуляющих, у каждого столика забивали “козла”. А сейчас никого, никого. Поистине, если бы Граве задумал недоброе, не было места удобнее.

Вот и озеро. Озеро как озеро. Лодочная станция. Лодки вверх дном на берегу.

— Слушайте, Граве, будем благоразумны. Где тут спрячешь космический корабль? Тут же толпы летом, толпы!

— Посмотрите, там голова.

— Верно, тот самый камень, что на астрограмме: удлиненный лоб, чуть намеченные глазки, подобие ушей. Ну пусть голова. Но здесь же мальчишек полно. Залезали, каждый бугорок трогали.

В мыслях у меня: “Знал он про эту голову, на чертеж нанес, невелик труд. Дальше что будет, посмотрю… поостерегусь”.

— Но мальчишки не лили йод в каменные уши. Дайте сюда флакончики.

И свершилось. Сезам открылся. Нет, не дверь там была, не тайный вход в пещеру. Просто голова распалась надвое, лицо откинулось, обнажая очень гладкую, почти отполированную плиту. И ничего на ней не было, только два следа, как бы отпечатки подошв.

В парке культуры! У лодочной станции! Против тира!

— Нас приглашают, — сказал Граве. — Сюда надо встать, видимо.

Плита как плита. Следы подошв только.

Поставил на нее пустую склянку.

Была и нет, исчезла.

Положил ветку. Нет ветки.

— Ну что же, господин фантаст? Вы сказали: “Решусь”.

— Подождите, Граве. Важное дело же.

В голове: “Надо известить научные круги: обсерваторию, академию. Но как бы не попасть впросак. Может, это аттракцион такой. Как жаль, что нет Физика с его кинокамерой. Была бы документация, предмет для разговора Завтра притащу его…”

— Граве, я считаю, что прежде всего… Где вы, Граве?

Исчез! И когда он ступил на плиту? Не заметил даже.

“Обязанности, гранки, верстка, воспитание. Круглолицая жена, круглолицый сын… Научные круги подберут достойных. А что же, я себе не доверяю, что ли? Скорее Граве нельзя доверять — эмигрант, что у него там на уме? Разве может он единолично представлять человечество на звездах? Боязно? Но чего я боюсь? Три четверти позади, четвертью рискую, пустяк…”