Брайан Олдисс - Сад времени

Затем ему припомнилось, что Борроу в юности тоже был художником. С ним всегда можно отвести душу, хотя характер у него и тяжеловат… Впрочем, кто бы говорил, старина!

Буш наконец поднялся и направился к жилищу старого друга. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что дела у Борроу, видать, пошли в гору. К двум уже знакомым палаткам добавилась третья: в одной размещался собственно магазинчик, в другой был бар, в третьей — кафе. Надо всеми тремя высился транспарант с надписью: «Амниотическое Яйцо».

Вокруг теснились здания невиданного архитектурного стиля, на некоторых из них можно было разобрать такую же вывеску… И все тени были различной степени ясности — согласно их отдаленности во времени. Это были настолько явные признаки будущего процветания, что Борроу ни на мгновение не поколебался в выборе места для своего «дела», как он его называл.

— Амниотическую яичницу и жареный картофель, — провозгласил Буш, вваливаясь в кафе.

Вер стояла за прилавком. В ее пышной шевелюре с их последней встречи явно прибавилось седины; ей было уже около пятидесяти. Но ее улыбка осталась той же, и походка, и жесты. Пожимая ей руку, он почувствовал, что рука эта стала… ну, как будто стеклянной, что ли. Похоже, они с Роджером так и застряли в том году, в котором он их тогда оставил. Значит, не седина посеребрила ее волосы; и лицо ее слегка посерело, на нем залегли тени. Даже голос ее доносился глуховато сквозь тонкий временной барьер. «Значит, и предлагаемые кушанья будут такими же водянистыми», — тоскливо подумал Буш.

Но, как бы там ни было, они приветствовали друг друга тепло и сердечно.

— Держу пари, ты и знать не знаешь, что такое Амниотическое Яйцо, — заметила Вер.

Родители окрестили ее Вербеной, но она всегда предпочитала сокращенное имя.

— В любом случае, для тебя оно — немалая прибыль.

— Вот гляжу на тебя, и мне сразу припоминается чье-то утверждение, что гармония души и тела — непременное условие жизни. А ты своим видом как раз заявляешь обратное. С телом твоим, вижу, все в порядке. А с душой — беда?

— Это точно. Как обычно, ты же помнишь.

Буш когда-то хорошо знавал эту женщину — еще в ту пору, когда они с Роджером были честолюбивыми художниками-конкурентами. Тогда еще не было Странствий, как и многого другого. Где на ленте времени затерялась эта точка? Наверное, сто тридцать миллионов лет назад — или вперед, трудно сказать. Прошлое теперь мешалось с будущим, они непостижимым образом перетекли друг в друга.

— …Как твой Роджер?

— Да так — живет себе, поживает. В общем, неплохо. Наверное, скоро появится. А ты? Как твои новые композиции?

— Понимаешь… У меня сейчас вроде бы как застой. Я… нет, черт возьми, не застой, — я просто совершенно пропал.

Он сказал ей почти что правду; она была единственной женщиной, которая спрашивала о его работе с искренним и живым интересом.

— Чувство потерянности иногда необходимо. Ты что же, совсем не работаешь?

— Да как сказать… Намалевал пару картинок, просто чтобы убить время. Наши мудрые психологи, помнится, дали научное определение такому роду занятий — конструирование времени. Теперь говорят, что человек более всего озабочен конструированием времени. Дескать, даже войны не помогают ему отвлечься от забот.

— Так значит, Столетняя война чуть не разрешила эту проблему?

— Ага, значит. А еще значит, что музыка, искусство, литература — составные той же самой категории. Лир, Страсти по Матфею, Герника — все это способ убить время, а убийство — всегда преступление.

Оба обменялись улыбками и понимающими взглядами. А потом вошел Борроу. Нет, пока еще не вошел, а остановился в дверном проеме. Как и его супруга, за последние годы он слегка раздобрел, но одевался до сих пор с иголочки, щегольски. Борроу пошел к старому приятелю и радостно пожал ему руку.

— Ну как ты, Эдди, старина? Миллион лет не виделись. Рекорд в Приближении по-прежнему остается за тобой?

— Похоже на то. А как у тебя дела?

— Какой год из тех, где ты был, находился к нам ближе всего?

— Какой бы там ни был, людей там я видел. — Буш недоумевал, зачем другу понадобился ответ на такой вопрос.

— Здорово. А все-таки, какой?

— Думаю, бронзовый век.

Борроу от души хлопнул его по плечу.

— Молодчина! Заходил тут к нам на днях один тип, так он все заливал, что, мол, побывал в каменном веке. Может, и не совсем врал; но рекорд в любом случае твой.

— Да, говорят, надо вконец доканать свою личность, чтобы забраться так далеко, как я!

Их взгляды встретились, и Борроу первым отвел глаза. Возможно, он вспомнил: Буш не выносил вылазок в свою душу. А последний тотчас пожалел о своей вспышке, постарался взять себя в руки и продолжить беседу.

— Рад снова видеть тебя и Вер… Погоди-ка, Роджер, ты что — опять взялся за старое?! — Он вдруг заметил пластины, прислоненные к стенке, и вытащил одну на свет.

Всего пластин оказалось девять. Буш оглядывал их одну за другой, и изумление его все росло.

— Боюсь, я снова вторгся на твою территорию, Эдди.

Да, Борроу опять вернулся к творчеству. Но увиденные им композиции не были группажами в его, Буша, понимании. Это был откат к Габо и Певзнеру, только с использованием новых материалов; причем эффект оказался совершенно неожиданным.

Все девять работ были вариациями на одну тему, воплощенными в стекле и пластмассе с вращающимися металлическими вставками на электромагнитах. Все это располагалось таким образом, что создавалась иллюзия больших расстояний — все менялось в зависимости от того, откуда смотреть. Буш тут же понял, что имел в виду художник: то были напластования времени, залегающие причудливыми изгибами вокруг «Амниотического Яйца». Редкое единство видения и материала, которое и создает настоящие шедевры.

Однако восхищение Буша быстро сменилось жгучей завистью…

— Очень неплохо, — бросил он тоном дилетанта-обывателя.

— А я-то надеялся, что ты меня поймешь. — Борроу, вздохнув, взглянул на него пристально и устало.

— …Хм… Если честно, я пришел сюда за одной девушкой, и еще — чтобы промочить горло.

— Ну, второе у нас всегда найдется; а девушку иди и поищи в баре.

Борроу двинулся вперед, Буш молча потащился следом. Он был слишком зол, и ему было не до разговоров. Работы-пластинки оказались такими яркими, и свежими, и неповторимыми… От этой мысли у Буша зачесалось между лопатками — такое всегда случалось с ним при виде чужого гениального шедевра, который мог бы быть — и должен бы быть — произведением его собственных рук. И теперь у него вызвал черную зависть — кто бы только сумел вообразить? — Борроу, забросивший творчество много лет назад и превратившийся в обычного бакалейщика, Борроу с этими своими мещанскими воротничками! Но именно старый Борроу уловил некое загадочное послание свыше и воплотил его в материале… Да еще как воплотил!