Ольга и Сергей Бузиновские - Тайна Воланда

«Красных

самолетах»: «Счастливыми

для

него

оказались

самые

первоначальные обстоятельства: его родители в брачную ночь подверглись

действию космического излучения, вызвавшего когда-то переход неживой

материи в живую. Почему бы не не предположить, что те же силы внешней

природы могут перевести живую материю на некую более высокую ступень?

Если, конечно, не считать, что человек и без того уже сейчас — венец

творения…».

Космическая сила, однажды сотворившая живое из неживого, перевела

отдельно взятого счастливца на сутпеньку выше и сохранила новые свойства

у его потомков. Что может быть прекраснее? Почему же в самых светлых

эпизодах «Цепи» царит пронзительная печаль? Повествование обрывается в

начале XX века. Но автобиографического героя — последнее звено цепи его

воплощений — зовут не Роберто, а Ромео. Ро, — как называли мальчика

домашние… «Его привела сюда рука, которая правит судьбами смертных», —

пишет Бартини.

Мы предположили, что «красный барон» родился в России. Здесь

никогда не было князей Скарна, — но в генеалогических книгах Европы их

тоже не оказалось. Кому же принадлежал заброшенный парк, в котором

заблудился маленький Роберто? Чтобы убедиться в том, что И.Чутко не

ошибся, записывая за Бартини, достаточно прочитать фамилию «Скарпа»

наоборот: Апракс. Не намекает ли барон на верхневолжское имение графов

Апраксиных, оказавшееся на дне Иваньковского водохранилища? Возможно, земли Апраксиных соседствовали с поместьем его настоящих родителей.

«Российский след» мы обнаружили и в «Цепи»: в последней главе Ромео

отправляют учиться в Пажеский корпус. Единственное заведение с таким

названием находилось в Санкт-Петербурге, на Садовой улице, в бывшем

дворце графа Воронцова.

9."МЫ ВСЕ ОБЯЗАНЫ ЕМУ ОЧЕНЬ И ОЧЕНЬ МНОГИМ"

Проследив до истока любое великое событие, мы непременно обнаружим

какой-нибудь пустяк — случайную обмолвку, пометку на полях книги, забытую лабораторную чашку… Время — тот самый рычаг, которым можно

перевернуть мир. Даже легкое дуновение ветерка способно породить лавину

следствий и повлиять на историю. А если это делать целенаправленно? «Мы

имеем множество фактов, собранных достойными доверия людьми, — писал

К.Циолковский. — Факты эти доказывают присутствие каких-то разумных

существ, вмешивающихся в нашу жизнь». Классическое руководство по

выявлению прогрессорской деятельности дали братья Стругацкие. Они

полагали, что такие действия «…не могут не сопровождаться событиями, доступными внимательному наблюдателю. Можно ожидать, например, возникновения массовых фобий, новых учений мессианского толка, появления людей с необычными способностями, необъяснимых исчезновений

людей, внезапного, как бы по волшебству, появления у людей новых

талантов».

В начале XX века нечто подобное происходило в действительности: в

трущобах и дворцах вертелись столики, деревенские колдуны наставляли

монархов, мистические шабаши сотрясали астрал. Ждали Мессию, который

подарит человечеству самоновейшую религию. А за три года до первой

мировой войны лидеры Теософского общества Чарльз Ледбиттер и Анни

Безант объявили, что Иисус и Майтрейя — разные имена одного Учителя, и

Он уже воплотился в индийском мальчике Кришнамурти. Затем последовал

откат. Проникновение человека в запредельные области было решительно

пресечено. Одновременно проводилась усиленная пропаганда новых

технических идей: Менделеев увидел во сне свою таблицу, Сикорскому

снились огромные аэропланы, глухой «основоположник космонавтики», очнувшись среди ночи, набрасывал схемы реактивных аппаратов. Это

подкреплялось массовым показом «наглядных пособий».

Задолго до первых цеппелинов над Америкой барражировали

загадочные дирижабли с моторами, прожекторами и остекленными кабинами.

Когда в небо поднялись «этажерки», нам стали демонстрировать образцы для

техники следующего поколения — многомоторные самолеты, удивительно

похожие на «летающие крепости» Второй мировой войны. В тридцатые годы

над Скандинавией часто видели ракетоподобные объекты, а в середине

сороковых началось нынешнее нашествие «тарелочек».

«Дядя Роберт, ты умеешь рисовать самолеты?» — спросил однажды

маленький сын профессора Румера. Бартини улыбнулся: «Только этим я и

занимаюсь». В начале пятьдесят пятого года он обратился за помощью к

Королеву: требовалось сделать десяток продувок модели сверхзвуковой

амфибии. Договорились, что Бартини приедет в Подлипки. Сергей Павлович, любивший эффектные жесты, несколько затянул совещание «гвардейцев» —

заместителей и ведущих специалистов, — а когда появился Бартини, главный

конструктор представил его как своего учителя.

«Мы все обязаны Бартини очень и очень многим, — сказал Королев

скульптору Файдыш-Крандиевскому. — Без Бартини не было бы спутника.

Его образ вы должны запечатлеть в первую очередь».

Впечатление, произведенное спутником, было ошеломляющим: взрыв

удивления, радости и страха захлестнул весь цивилизованный мир. Один

американский пастор объявил «Красную луну» знаком близкого конца света.

Между тем, биограф Королева Ярослав Голованов с нескрываемым

изумлением пишет о том, что вплоть до самого запуска космические дела

никого не интересовали, — кроме самого Королева и нескольких его

соратников.

Кому же на самом деле понадобился этот блестящий шар? И насколько

случаен был дуэт спутника и знаменитой фантастической утопии И.Ефремова

«Туманность Андромеды»? Работу над этой книгой Ефремов закончил в

сентябре 1956 года — за тринадцать месяцев до спутника. В январе

следующего года роман начал печататься в журнале «Техника-молодежи».

Вопрос о спутнике решался летом 1957 года, но даже сам Королев не был

уверен в том, что его удастся запустить до конца года. Между тем, в сюжете

«Туманности…» очень важное место занимает… «спутник №57»!

Ефремовский роман стал для нашей фантастики эпохальной вехой —

ничуть не меньшей, чем спутник для науки. Стоит только припомнить

дерзновенные мечты советских фантастов 50-х годов: ветроэнергетика, солнечные батареи на колхозных крышах, ледоколы, прожигающие паковый

лед струями горящей нефти… За год до «Туманности…» тот же журнал