Владимир Осинский - Маяк на Дельфиньем (сборник)

Черный дятел, неутомимый труженик, добросовестный лесной санитар, обрабатывал ствол огромной сосны там, где парк незаметно переходил в первозданность дикорастущих деревьев. Было очень забавно наблюдать за тем, как, отделив от ствола мощными ударами длинного железного клюва внушительный кусок больной коры, дятел зависает вниз головой, удовлетворенно провожая его взглядом в падении с двадцатиметровой высоты… Вслед за тем раздавалось деловитое негромкое постукивание — «санитар» принимался за честно заработанный завтрак.

А еще нашему герою пришлось вторично полюбоваться на хищную глицинию с задушенным кипарисом, и он терпеливо выслушал Илькину интерпретацию этого явления. В устах ребенка оно приобретало поистине зловещую окраску: дети любят страшные сказки. У Ильки выходило примерно следующее: коварные глицинии чем только и заняты, что охотятся па простофиль кипарисов… Скрыв улыбку — ведь в сущности то же, пусть иначе, сказала, дурачась, Тамара Георгиевна, — Фантазер не стал покушаться на прелесть мальчишеской выдумки. Но пришло время — он пожалел об этом…

Как-то, спускаясь поутру к морю, Гиги услышал горький плач, сопровождавшийся легкими повизгиваниями и выражавший полнейшую обреченность. Он замер на полушаге, огляделся и увидел сидящего в траве Ильку.

— О-ой-ей-ей! — тихонько подвывал тот, разглядывая ладошку, из которой тоненькой струйкой сочилась кровь. Одним прыжком очутившись возле мальчика, Гиги встревоженно спросил:

— Что случилось?

Малыш оборвал плач и молча показал руку. Это была пустяковая царапина: бежал, видно, напрямик по склону, срезая путь, поскользнулся, схватился за первое попавшееся, а оно оказалось колючим.

— Ерунда! — произнес Гиги убежденно. — Заживет — и не заметишь как. — У него не было никакого опыта обращения с детьми. Но что-то (может, просыпающийся инстинкт отцовства?) безошибочно подсказало ему линию поведения: — И не стыдно тебе? Не девчонка ведь.

— Да-а… — по инерции всхлипнул Илька; ему явно не хотелось так, запросто отказываться от трагизма своего положения. — А потом как станут ре-езать!

— Куда же еще резать? Ты и сам неплохо постарался! Ну, пошли.

И Илька неуверенно заулыбался сквозь слезы, а через полминуты они дружно бежали в медпункт, чтобы промыть ранку и залепить пластырем.

Пожилая женщина-фельдшерица (Гиги знал, что она одинока), не раз с неодобрением проезжавшаяся насчет «некоторых родителей, которым и дела нет до своего сына», с горечью заметила:

— Вот… Кому бог детей дает — тем будто и не нужно. Разве справедливо?

Вечером Натали-Натела (они стояли у перил смотровой площадки, глядя на далекие огоньки в море) ревниво сказала:

— Вам не скучно проводить столько времени с ребенком? Конечно, он очень славный, только…

Гиги понял, что означает это «только», — и весь внутренне подобрался. До конца отпуска оставалось совсем немного.

А девушка неожиданно спросила:

— Почему вы седой, Георгий? Это… говорят, так бывает после сильных потрясений, ну, потери… потери близкого?

— Да нет, — отмахнулся он. — У нас просто порода такая. Вот и отец тоже рано поседел.

Глухо ударило со стороны моря. Еще и еще.

— Неужели гроза? — встревожился женский голос за спиной. — Испортится погода — пропал отпуск! И ведь три дня всего до отъезда, а у нас морозы уже…

— Нет, это не гроза, — Гиги узнал голос Федора Михайловича. — По-моему, это маневры.

— Здесь? Сейчас? Но зачем?

— А затем… — Тамара Георгиевна не договорила. За нее не нужно громко продолжил культмассовик дома отдыха, самоуверенный молодой человек со жгучими черными глазами, которого Гиги невзлюбил с самого начала:

— Вы что же, граждане, газет не читаете? А ведь они, — в его голосе зазвучали интонации профессионального остряка, — они довольно часто сеют разумное, доброе, вечное… — И с готовностью зааплодировал себе неподдельно веселым смехом. — У них — новая бомба, разве не знаете? Хотя, — массовик приосанился, — мы ведь тоже не лыком шиты! Мы им, если надо будет, покажем!

Гиги гневно обернулся. Уж он-то знал, чего стоило людям все это: и что человечество выжило, и что настала Эра Больших Полетов, а за ними — Великих Контактов, и что существует Утренний лес, и… Он встретил спокойно-проницательный взгляд Тамары Георгиевны. Женщина коротко, ласково кивнула и тихо сказала:

— Не стоит. Просто глуп. Правда, и такие отнимут у нас много сил… Но все будет в порядке. Вот увидите!

Вновь ему довелось пережить чувство из тех, что никогда не посещали его в том далеком мире. Ведь она не знает, просто не может знать! Неужели то, что для него — прошлое, тщательно проанализированное, изученное до мелочей, сконцентрированное в бесценном слитке многовекового человеческого опыта, открыто этой славной женщине с чуточку грустными глазами? Откуда такая спокойная уверенность в будущем?

Он склонился и поцеловал руку Тамары Георгиевны… К счастью, Федора Михайловича рядом не было — пошел покупать билеты в кино.

Все сделалось иным. Гиги Квес увидел, услышал, вспомнил.

Был период, когда встреча с Натали-Нателой, дружба с замечательным малышом Илькой и умным, добрым, веселым, печальным человеком Тамарой Георгиевной, со всеми, с кем он познакомился в доме отдыха, — когда это и многое другое ошеломляло его раздвоенностью ощущений. Он чувствовал себя то Георгием Квеселава, художником-ретушером, то Фантазером высшего класса Гиги Квесом, то тем и другим одновременно.

Теперь это прошло, и он просто жил. Смеялся, когда было смешно; отворачивался, сталкиваясь с противным; негодовал, если встречал тупость или злобу; радовался Красоте и Мудрости, независимо от того, в чем они проявлялись — в природе или в людях…

Он побывал на экскурсии в знаменитых пещерах, случайно открытых неким вездесущим мальчишкой, освоенных впоследствии спелеологами и считавшихся одним из четырех чудес этого уголка побережья.

Пещеры не то чтобы не понравились ему, но они были слишком окультурены. Проложенные среди сталактитов и сталагмитов бетонные дорожки, надежно огражденные высокими перилами, нудноватое бормотание гида, искусственная игра светотеней, создаваемая продуманно расставленными прожекторами, музыка «для настроения»… «Природу обокрали, выхолостили, — с грустью подумал Гиги Квес. — Ее посадили в клетку, вырвали, как у плененного зверя, клыки…»

Экскурсионный маршрут включал прогулку по небольшому курортному местечку.

Указывая на красавцев лебедей, величаво плавающих в зеленоватой от придонных водорослей озерной воде, домотдыховский культмассовик изрек: