Андрей Пасхин - Искатель. 2009. Выпуск №06

— Значит, все же решилась, рыбонька. Ну и правильно. Я тебе сейчас укольчик сделаю, в горячей водичке посидишь малость, гладишь, он сам и выйдет.

— А если не выйдет?

— Должен выйти, уж очень срок у тебя большой. С таким сроком и так рожают. Ну а если нет, то по-другому сделаем. Ты деньги-то принесла?

Верка вынимает из сумочки пачку денег, перевязанную резинкой, и подает старухе.

— Как договорились, Кузьминична.

— Так-то это так, если все гладко пройдет, — бормочет та, отворачивается, считает деньги и прячет их под фартуком. — Ну, давай начнем, что ли?

Родила Верка мальчика. Как сказала повитуха, ладного, хорошего. Сама Верка смотреть не стала, а велела в простыню завернуть да найти кусок веревки попрочней.

— И что это ты надумала? — подозрительно спрашивает старуха.

— Не твое дело, Кузьминична. Ты деньги получила? Получила. Так что закрой свой рот на замок и помалкивай. В твоих же интересах.

Она поднимает ребенка и направляется к двери.

— Прощай, Кузьминична, и запомни: ты меня не знаешь и никогда не видела.

Старуха удрученно качает головой.

— Ох, накажет тебя Бог, Верка, ох, накажет!

— Не каркай, ворона.

Вспомнила Шалава и страшную сцену глубокой ночью у Патриаршего пруда, где она, закрутив ребеночка с головой в простыню, обвязала его веревкой и, прикрепив большой камень, кинула в черную воду пруда. До смерти не забудет она взметнувшийся к луне столб воды, как замер он в воздухе и медленно осел. Суеверный страх объял Шалаву, когда она увидела, что белый пакет вдруг всплыл, а из него донесся глухой плач ребенка. Но вот сверток пропитался водой, вздрогнул и начал медленно погружаться, затем исчез под водой. Мертвящая тишина разлилась над прудом.

Придя домой, Верка накрыла стол и стала ждать, когда проснется дочь. Наконец ей надоело. Она растолкала спящую и полезла к ней целоваться.

— Вставай, доченька, вставай, мое солнышко, у твоей мамки сегодня день рождения.

— Отстань, мать, — брезгливо отстранилась дочь, уловив крепкий аромат свежего перегара. — Уже нагрузилась.

— Так с радости, доченька, с радости. Чай не каждый день рождения бывают. На работе немного и отметили.

— С какой же это радости? — лениво потягиваясь, спросила Татьяна. — В твои годы надо не радоваться, а по каждому прошедшему году поминки справлять.

— Тьфу на тебя, скажешь тоже, поминки. Я еще баба в самом расцвете. Мужики как на мед липнут.

— Да они не на тебя, а на твой буфет липнут.

Татьяна встала и начала одеваться.

Злая ты, Танька, как есть злая. Родной матери даже в ее день рождения гадости такие говоришь. — Верка грузно опустилась на стул и вдруг пьяно расплакалась: — Ив кого ты такая уродилась?

— В тебя, мамаша, в кого же еще, — зло ответила дочь. — Да, может, в кого-то из твоих ухажеров.

Она посмотрела на мать, положила ей руку на плечо и примирительно добавила:

— Ладно, не реви, пошутила я. Поздравляю тебя, так сказать, и желаю, чего ты сама себе желаешь.

Верка встала, вытерла фартуком глаза, высморкалась в полотенце.

— Ладно, умойся и садись к столу, праздновать будем.

— Нет уж, мамаша, ты извини, но я никак не могу, — прихорашиваясь перед зеркалом, отрезала Татьяна и, чмокнув мать в щеку, пошла к двери.

— Так ты что, доченька, меня сегодня одну бросаешь? — еще не веря ее словам, растерянно пробормотала Верка.

— Почему одну? Вон у тебя друзей сколько, — обвела та рукой расставленные бутылки. — Даже кабанчик есть для утешения. С ними разве соскучишься? Да и справила ты сегодня уже свое рождение один раз. Второй может получиться лишним.

Она накинула пальто и вышла. Дверь на лестничную клетку открылась и захлопнулась за ней.

Оставшись одна, Верка посмотрела на накрытый стол и вдруг заревела. Обида душила ее. Дочь, ее родная дочь бросила мать одну. Ладно, подарка нет, хотя бы какого, хоть самого завалящего, но даже слова ласкового не услышала она от дочери. «Чужие люди и то пришли, душу согрели. Вот и расти их, ночи не спи, воспитывай, — думала она. — Все равно никакой благодарности. Я им всю молодость отдала, а что проку. Заболею, никто стакан воды не подаст, от голода помирать буду, черствую корку не дадут. Воспитала уродов».

Верка налила полный стакан водки и, расплескивая, выпила до половины. «Чтоб тебе, доченька, этот день лихом откликнулся», — вслух пожелала она дочери и икнула. Тут Верке показалось, что лежавший на блюде поросенок открыл один глаз и хитро подмигнул ей.

«Свят, свят, свят! — пробормотала женщина, протирая глаза. — Что это за чертовщина?» Она еще раз икнула и пристально уставилась на блюдо.

Поросенок лежал как ни в чем не бывало, закрыв глаза, с яблоком во рту. «Померещится же такое», — подумала она и, допив водку, взяла нож и вилку, намереваясь его разрезать. Но не успела Верка занести нож, как поросенок вдруг широко открыл глаза и улыбнулся. Яблоко мешало, и он резко выплюнул его, попав ей прямо в глаз. Завопив от боли и неожиданности, та стала судорожно соскребать печеное месиво с лица. Между тем поросенок, пошатываясь, встал на ножки, внезапно бросился на Верку и, изловчившись, укусил ее за большой палец. Показалась кровь. Женщина уже не вопила, а выла дурным голосом. Гадкое животное, не обращая больше никакого внимания на пострадавшую, спрыгнуло со стола и, теряя гречневую кашу из живота, не торопясь скрылось под кроватью.

Верка замолчала и сразу успокоилась. «Вот и допилась, — подумала она равнодушно. — Уже глюки мерещатся. Кажется, пора завязывать. — Она посмотрела на ополовиненную бутылку водки. — Разве что на посошок, чтоб спалось лучше». Налив полстакана, залпом выпила жидкость и, роняя по пути стулья, пошла на кухню, чтобы вымыть лицо и остановить кровь, сочащуюся из пальца.

В коридоре Верке стало не по себе. Что-то здесь было не так. Огляделась, и хмель мгновенно выветрился из ее головы. Коридор был весь черный и залит неестественным зеленоватым светом. Откуда-то четко доносились звуки духового оркестра, исполняющего траурную мелодию. Не чувствуя ног, повинуясь непреодолимому, она поплелась на кухню. Открыла кран, вымыла лицо, и тут раздался тихий скрежет. Верка, едва живая от охватившего ее ужаса, повернулась на звук. Металлическая дверь, ведущая на черную лестницу, казалось, мерно подрагивала. Затем, с треском раздираемого металла, резко распахнулась. Провал за дверью был чернее ночи. Парализованная, Верка, вытаращив глаза, увидела, как в проеме появилась чья-то фигура в белом. На руках она держала сверток, обвязанный шпагатом с порванной петлей. Из вороха белья чуть выглядывало синюшное лицо новорожденного младенца. Фигура проплыла, не касаясь пола, через порог, и Верка, содрогнувшись, тут же узнала ее. «Анастасия Ильинична», — только и смогла прошептать она побелевшими губами. Затем упала на колени и умоляюще забормотала: «Пощадите меня, смилуйтесь, Христа ради!»