Алекс Паншин - Обряд перехода

Подошла моя очередь, и я поймала Зенин взгляд. Она смотрела так, словно это я заставила ее сбиться с ритма и лично была виновата в том, что у нее ныло запястье. Я совсем не собиралась сильно ее ударять, слишком она была неудачливой, но этот взгляд меня просто взбесил, настолько он был полон злобы. Крепко сжав ее руку, я двумя пальцами изо всех сил врезала по уже покрасневшей коже запястья. У меня самой аж пальцы онемели.

Челнок как раз остановился, и я, отвернувшись от Зены, проговорила:

— Ну, вот мы и приехали.

И мне было совершенно безразлично ее хныканье и то, как она жалела себя, нянча горевшее запястье.

Выйдя из челнока, я решила отправиться домой, благо на сегодня мы были свободны. Но далеко я уйти не успела, Зена догнала меня почти сразу. — Мне наплевать, что твой отец — Председатель Совета Корабля, — заявила она. Можешь считать как угодно, но ты ничем не лучше остальных. Я смерила ее взглядом.

— Я вовсе не утверждаю, что я лучше остальных. Но в отличие от тебя я не кричу повсюду, что это не так, — ответила я и тут же поняла, что совершила ошибку.

Мне уже доводилось, к счастью — не очень часто, встречать людей, с которыми я просто не в состоянии была общаться. Иногда это были взрослые, но как правило — ребята моего возраста. С некоторыми из них мы даже думали по-разному, и слова, которыми мы пользовались, означали для нас разные вещи. Мы не понимали друг друга. Хотя чаще всего попадались индивидуумы вроде Зены Эндрюс, эти даже не слушают, что им говорят. Смысл моих слов казался мне совершенно ясным, но Зена его абсолютно не уловила.

Даже в моменты, когда я бывала совсем невысокого мнения о себе самой, даже тогда у меня был повод шептать под нос: «Mea culpas»![1] Нет, конечно, я не допускала мысли, что я хуже других людей. Я знала, что я умнее большинства ребят, при этом — меньше их ростом, уступаю многим в ловкости, бесталанна в искусстве (это у меня наследственное), не такая хорошенькая, как некоторые, но зато умею играть немного на старинной детской флейте… Я есть то, что я есть. Так почему же я должна перед кем-то пресмыкаться, плакать и ненатурально скромничать? Я этого и в самом деле не понимала.

А Зена либо не слышала моих слов, либо они были слишком сложны для ее ума.

— Так я и знала, — заявила она. — Ты считаешь себя лучше всех! Не ожидала, что ты сознаешься! Мне и говорили, что ты заносчивая…

Я начала было протестовать, но она повернулась и ушла, довольная, словно ей дали пирожок. Но я чувствовала, что виновата сама. Не в том было дело, что я сказала и как, а в том, что вообще потеряла над собой контроль, выпустив наружу не самые лучшие свои качества. Нельзя топтать людей и не получать от них сдачи.

На том, однако, не кончилось. Зена не преминула распустить повсюду сплетни, переврав при этом мои слова, добавив от себя всевозможные комментарии, описывающие Зенино благородство и Зенину же объективность, и находились ребята, готовые слушать ее и верить ее россказням. А почему бы и нет? Они не знали меня. А мне было все равно, Гео-Куод для меня ничего не значил.

К тому времени, когда я поняла, что совсем не права, оказалось, что меня изящно задвинули в угол. У меня было несколько врагов — пожалуй, даже больше, чем несколько, — и немало нейтральных знакомых. Но друзей у меня не было вообще.

Главная причина, по которой мне было трудно представить себя вне Корабля, заключалась в том, что колонисты — грязееды — слишком отличались от нас. В основном они были крестьянами, фермерами; люди такого сорта лучше всего приспособлены для выживания на планетах-колониях, местами весьма опасных. С другой стороны, мы, люди на Кораблях, по большей части имеем техническое образование.

Наверное, мы могли бы присоединиться к ним, когда была уничтожена Земля, как, собственно, и было запланировано в те времена. Но сделать так — означало бы перечеркнуть лучшую часть пятитысячелетнего прогресса. Наука требует времени, а работая целый день лишь для того, чтобы иметь возможность делать то же самое завтра, вы никогда не выкроите лишней свободной минуты. Именно поэтому мы никогда не покидали Корабля, и на остальных Кораблях действовал тот же закон.

Если нам что-нибудь было нужно от планет-колоний, мы продавали им кое-что из тщательно хранимых нами все эти годы знаний, а в обмен получали сырье. То, что есть у них, — на то, что есть у нас. Это — справедливый обмен.

Я уже говорила: мне легче удавалось справляться с вещами, чем с людьми. Попав из интерната в Альфинг-Куод, я перезнакомилась там со всеми. Мне казалось, что я поселилась там навсегда, я пустила корни… Можно выразиться иначе: я вонзила когти и изо всех сил вцепилась в милую, беззаботную жизнь. Но потом мы переехали в Гео-Куод — и тут-то мне пришлось встретиться лицом к лицу со множеством новых людей. Вряд ли мне удалось пройти это гладко, но я смогла это сделать, потому что они были людьми с Корабля. Людьми нашего типа. Но жители планет не похожи на нас. Почему-то мне кажется, что я смогла бы принять душой Землю, смогла бы понять и принять тех, кто сумел превратить в Корабль астероид объемом шесть тысяч кубических миль. Они раскололи его на две половинки, вырезали сорок или пятьдесят процентов скальной породы из обеих частей, оставив необходимое для конструкции, и затем — снова сложили половинки вместе, начинив предварительно оборудованием. И все это было сделано за один год. Эти люди казались мне фантастическими чудотворцами, и больно было думать, что они увенчали весь этот триумф науки, взорвав сами себя. Но то — Земля, не грязееды.

Было второе воскресенье после того, как мы покончили с переездом в Гео-Куод. Я читала у себя в комнате книгу, когда в дверь постучал Папа. Пришлось книгу отложить.

— Какие у тебя планы на следующий уик-энд, Миа? — спросил он.

— Никаких, — ответила я. — А что?

— Есть у меня одна идея. Она должна тебе понравиться.

— Да?

— Я только что разговаривал с координатором снабжения… Нам понадобится сделать остановку для торговли, в конце недели мы подойдем к планете Грайнау. Совет поручил заключить сделку мне. И я подумал, что тебе захочется съездить со мной.

Ему следовало бы знать, что этого мне лучше не говорить. Тряхнув головой, я сказала твердо:

— Вряд ли мне захочется увидеть грязеедов.

— Не употребляй этого слова, — бросил Папа. — Может быть, они и первобытные, но все-таки люди. Ты бы удивилась, узнав, чему можно у них научиться. Мир не ограничивается Куодом. Он не ограничивается и Кораблем тоже.

Сердце у меня заколотилось, но ответила я спокойно:

— Спасибо, но меня это не интересует. — И я снова взялась за книгу.