Иэн Макдональд - Убежище

Шодмер затевает игру в «колокольчики». Дети берутся за руки и встают в круг. Дипломаты и советники покровительственно хлопают в ладоши, подбадривая Шодмер, которая то вырывается из кольца сцепленных детских рук, то ныряет обратно. Дети смущены. Шодмер, напротив, выглядит беззаботной и счастливой. И чужой.

Динь‑динь!.. Удар по плечу, взмах подола, быстрое движение маленьких ножек. Динь‑динь, ты — колокольчик!..

Шодмер на целую голову ниже мальчика‑буданца, но он, как и подобает джентльмену, все же покидает круг и, наклонившись вперед, обхватывает Шодмер сзади за талию. И вот уже два колокольчика то врываются в центр кольца, то вырываются из него.

Передо мной стремительно разворачивается полотно дороги. Косые лучи вечернего солнца бьют прямо в глаза, и лобовое стекло частично поляризуется. Движение довольно плотное — в этот вечерний час все спешат домой. Автомобиль мчится. Она всегда ездит быстро — на мой взгляд, даже чересчур быстро. Одна рука крутит ручку настройки приемника, поэтому за дорогой она следит не очень внимательно. Меня это пугает, но ей все равно. Она обожает слушать новости — просто жить без них не может. Но куда, куда она мчится с такой скоростью навстречу плотному транспортному потоку? От множества недоуменных вопросов у меня перехватывает горло, но ответов нет. Треммер — не телепатия. В нем нет слов — только чувства, только сопереживание.

Машинально я протягиваю руку за третьим бокалом, но кто‑то останавливает меня.

— Послушай, Фод, тебе не кажется…

Динь‑динь, ты — колокольчик!

Взгляд, которым я награждаю Кларбу, достаточно красноречив. «В следующий раз, — говорит мой взгляд, — подумай хорошенько, прежде чем прикасаться ко мне. А лучше — отрежь себе руки!»

Шодмер улыбается мне из круга и машет рукой, приглашая принять участие в игре, но я отрицательно качаю головой. Я боюсь, что если я сдвинусь с места хотя бы на шаг, то потеряю контакт с Фодлой. Длинная вереница детей движется дальше. В самом конце я с удивлением замечаю Чрезвычайного и Полномочного посла эт‑Шэя. Он напоминает громоздкий товарный вагон, который по недоразумению прицепили к изящному дачному поезду.

…Она снова тянется к радиоприемнику, потому что не может поймать новости, которые ее больше всего интересуют. Последние известия о посланнице Наула и обо мне. Приемник перескакивает с одной станции на другую, из динамиков сыплются светские сплетни, спортивные отчеты, криминальные новости, но о контакте, о переговорах с Клейдом нет ни слова. Что ж, журналистов можно понять: все это уже вчерашний день. Не без горечи я думаю о том, что, даже когда Фанадд присоединится к сверхцивилизации, состоящей из тридцати тысяч миров, мы еще долго будем искать в газетах только привычные заголовки. Фодла продолжает крутить ручку настройки, и низкое вечернее солнце светит ей прямо в глаза.

Я чувствую опасность раньше, чем замечаю что‑то определенное.

Фодла улавливает мой страх и вскидывает глаза на дорогу. Прямо перед ней возникает из ослепительного солнечного сияния тяжелый автопоезд. Тормозить и сворачивать поздно: автопоезд уже совсем рядом, а Фодла едет слишком быстро. Кроме того, она все еще не видит опасности. Она видит только хлопающих в ладоши людей в хороших костюмах, чадящие светильники из пожелтевшей, растрескавшейся кости да маленькую девочку, которая кружит и кружит по залу, то врываясь в круг, то вырываясь из него. Лишь в последний момент Фодла инстинктивно выворачивает руль. Каким‑то чудом ей удается избежать лобового столкновения, но в последний момент автопоезд задевает легковушку крылом. Машина Фодлы отлетает в сторону, скользит боком и, наконец, опрокидывается в кювет.

И все это я вижу, слышу и чувствую.

Ведь все это происходит со мной.

Пронзительный крик. Шодмер падает на колени, прижимая к вискам крепко сжатые кулаки. Вереница «колокольчиков» замерла неподвижно; дети еще держат друг друга за талии, но на лицах уже проступают удивление и страх. Потом взрослые бросаются вперед и заслоняют от меня посланницу Клейда.

Машина ударяется о дно глубокого оврага, и у меня темнеет в глазах. Я ничего не вижу, но продолжаю ощущать, как меня давит, расплющивает и рвет на части нечеловеческая сила. Я чувствую, как Фодла умирает внутри меня.

Я тоже кричу, но за воплями Шодмер никто не слышит моего крика. Бокал с аквавитом вываливается из моих пальцев. Толстое стекло не бьется; бокал подскакивает и, оставляя за собой мокрую дорожку, катится по паркету в угол. Кларриг и Кларба поддерживают меня под руки, но их взгляды направлены на Шодмер. Та продолжает визжать, сучить ногами и кататься по натертому до блеска полу.

— Ах, чтоб тебя!.. — свирепо шепчет мне на ухо Кларба. — Да что с тобой, Фодаман?!..

Бедный, бедный Кларба! Острый приступ мигрени у Шодмер, пьяный ксенопсихолог, играющие в «колокольчики» послы великих держав. Для него это, пожалуй, чересчур.

— Ничего. Со мной — ничего, — отвечаю я, и это правда. Но часть меня умерла, и мне нужно уйти. Я должна как можно скорее выбраться отсюда. — Пустите меня, пожалуйста. Оставьте меня одну…

Шодмер продолжает что‑то бессвязно выкрикивать. Еще немного, и меня начнут искать, чтобы я «перевела» им ее слова. Но меня нет. Мое изуродованное тело лежит в глубоком кювете на обочине Ташнабхельского шоссе, а душа… Стараясь не привлекать к себе внимания, я начинаю пробираться вдоль стены к выходу. Никто не должен меня заметить!

— Аднот! — кричит Шодмер. — Ад… Нот… Это… собрание… коллективных… знаний… тридцати тысяч… миров… Клейда!..

Я уже у выхода. Вытянутое здание монастыря напоминает изнутри четырехрядное шоссе — длинное, прямое, пугающее. Опираясь на колонны, бредет вдоль него наполовину мертвая женщина.

Куда бы я ни пошла, где бы ни появилась, меня обязательно спрашивают, как я себя чувствую. Чувствую?.. — переспрашиваю я. Что вы имеете в виду? Как, по‑вашему, могу я что‑то чувствовать, если я умерла? Существует некая женщина. По утрам она встает, умывается, одевается. Она завтракает, пьет мате и звонит по телефону людям, которые живут далеко на севере. Те отвечают ей спокойными, обдуманными фразами, но она все равно слышит в их голосах неловкие нотки. Сама она не испытывает ни неловкости, ни горя — ничего, только произносит ничего не значащие, общие фразы и кладет трубку. Когда день заканчивается, она ложится спать. Я наблюдаю за женщиной со стороны. Я точно знаю, что и как она делает, но между нами нет никакой связи. Это, кстати, еще одно доказательство того, что настоящая я умерла, превратившись в дух, в призрак, который способен только смотреть, но не может ни чувствовать, ни переживать.