Николай Шелонский - Братья Святого Креста

Но роковой час наступил… Весь объятый трепетом, тщетно стараясь себя успокоить, священник вступил в комнату, за портьерой которой находился умирающий. Он был один… Но оттуда, из-за портьеры, до него доносились сдерживаемые рыдания. Он прислушался. Рыдания то прорывались, то затихали, чтобы возобновиться с новой силой… Сомнения быть не могло: это плакала она, таинственная «госпожа из замка». Страшная минута расставанья с жизнью приближалась…

Священник хотел пройти за портьеру — ему казалось, что теперь каждая секунда дорога, и что ему необходимо исполнить свой пастырский долг.

Он приблизился к поднятой с одного угла портьере, как вдруг оттуда, из-за нее, раздался слабый голос кавалера Лакруа:

— Успокойся, Агнесса, он идет… Я чувствую его…

В ту же секунду раздался полный ужаса крик, прерванный заглушенным рыданием.

Священник заглянул за портьеру: на коленях, у кровати, на которой лежал Лакруа, стояла женщина, видимо, в порыве ужаса спрятавшая свое лицо в складках одеяла и закрывшая его руками. Кавалер Лакруа полусидел на постели. Его взор устремлен был к входной двери.

Кавалер Лакруа полусидел на постели…

Священник хотел было ступить шаг вперед, как почувствовал, что какая-то необъяснимая сила оттолкнула его назад, за портьеру. Он оглянулся: мимо него, из глубины комнаты, плавно двигалась высокая худая фигура, в которой он, по сохранявшимся в предании описаниям, тотчас узнал Корнелиуса фан-дер-Валька. Что-то особенное поражало при первом взгляде на эту молчаливую, строгую фигуру, шума шагов которой не было слышно, точно она двигалась, не касаясь пола ногами. По крайней мере, так показалось священнику. Мало того, когда Корнелиус фан-дер-Вальк прошел мимо него, он снова почувствовал как бы удар электрической искры, и сам уже собой отошел шаг назад, не теряя, однако, из виду внутренности комнаты.

Корнелиус фан-дер-Вальк ступил за портьеру и остановился, скрестив на груди руки и опустив голову. Вся его поза выражала собой глубокое уважение, как бы даже благоговение.

Кавалер Лакруа приподнялся на постели, между тем как «госпожа из замка», которую он называл Агнессой, по-прежнему стояла на коленях у его кровати с закрытым лицом, как бы онемевшая от ужаса при появлении Корнелиуса фан-дер-Валька. Сам Корнелиус фан-дер-Вальк не трогался с места. Ни одна складка его одежды не шевелилась, и даже, как показалось священнику, его губы не дрогнули, когда он заговорил.

— Я пришел, великий магистр, — произнес он, — потому что ты звал меня. Не настал ли час?..

Голос Корнелиуса звучал глухо, как бы выходя откуда-то далеко. Если самое его присутствие подавляюще действовало на священника, то этот замогильный голос привел его в трепет.

— Час настал, — отвечал Лакруа, — и я хотел еще раз видеть тебя, брат… Я хотел сказать тебе последнее прости здесь, чтобы радостно приветствовать тебя там, в сфере обновления, когда пробьет и твой час..

— Он тоже близок уже, учитель!..

— Я знаю это. Но пока он еще не настал, ты остаешься старшим и последним из братьев… Тебе принадлежит по праву все, что принадлежало мне… Ты получишь все, когда прибудешь сюда… Прощай!..

— Прощай!.. — прозвучал голос Корнелиуса фан-дер-Валька.

Священник посторонился от прохода, чтобы пропустить загадочного посетителя, но тут же принужден был прислониться к стене, чтобы не упасть от поразившего его ужаса: Корнелиуса фан-дер-Валька не было в комнате: он исчез, исчез без всякого следа, не сходя с места…

Сомнения быть не могло: он видел дух Корнелиуса фан-дер-Валька, — дух, вызванный таинственной силой и принявший образ человека!.. Теперь понятно было, почему он явится, как сказал кавалер Лакруа, но не придет, почему для него не надо было времени, чтобы проехать громадное пространство, отделявшее его от Эйсенбургского замка…

При первом появлении Корнелиуса фан-дер-Валька невольный трепет овладел священником — и теперь это было понятно: он почувствовал явление духа, привидения, он стоял на границе познаваемого и конечного, за которой раскрывается область непознаваемого чувствами и недостижимого для ума простого смертного…

Какие еще тайны откроет ему исповедь умирающего? Не содрогнется ли душа его от их тяжести?..

При этой мысли священник в первую секунду хотел было бежать, скрыться из этого места, находившегося во власти непонятных сил…

Но он вспомнил о своем сане: удалиться от умирающего человека значило бы совершить преступление, которому нет оправдания. Наконец, что значит вся человеческая мудрость в сравнении с премудростью Божией, и могут ли невидимые, но находящиеся во власти человека силы быть страшны для служителя Бога, действующего во имя Его?..

При этой мысли самообладание вернулось к священнику и он ступил за портьеру.

Кавалер Лакруа умирал: он увидел это при первом взгляде на осунувшиеся, обострившиеся черты его лица, на которые смерть уже положила свой страшный, таинственный знак… На него был устремлен взгляд еще более загадочный, еще более таинственный, чем тот, который поразил его при первом свидании с кавалером Лакруа… Как будто умиравшему открылось нечто новое для него самого и для него страшное своею неизвестностью, всю беспредельность которой, однако, он уже предчувствовал всей силой последнего, вещественного сознания… И в этом, устремленном на священника взгляде, ярко отражалось нечто знакомое каждому человеку: тут был и страх, и надежда, и болезненная жалость к самому себе, и мучительная просьба о сострадании, о помощи… Недоставало только последнего, раздирающего сердце крика, с которым не всегда умирает человек, но который он всегда, хотя тщетно, силится испустить перед смертью вместе со своим последним земным дыханием…

Эта картина и этот взгляд были знакомы священнику, видевшему много смертей: он знал, что в последние минуты земного сознания душе человека открывается непознаваемое человеческими чувствами… И в эти последние минуты вся жизнь, со всеми ее прожитыми радостями и огорчениями, кажется ему страшным кошмаром, ужасным сном, за которым лишь изредка, в минуты душевного просветления, в туманных чертах являлся перед ним образ истины… образ истины, который он стремился уловить целую жизнь, но который восстает перед ним только на границе, отделяющей конечное от бесконечного…

Эта последняя трагедия — трагедия смерти, трагедия борьбы рушившихся надежд земной жизни и нового мира, открывающегося человеку с моментом смерти, — была известна священнику, читавшему ее в глазах умирающих. Но тех умирающих примиряла религия даже с самым сознанием о смерти…