Алексей Гравицкий - Наместник дьявола

— Эй, — обратился к бармену по-русски. — Сколько с меня?

Бармен непонимающе вылупился, пожал плечами, залопотал что-то непонятное. Сергей чертыхнулся, пожелал вернуть знание английского и сказал уже на понятном американцу наречии:

— Счет, пожалуйста.

— ОК, — кивнул бармен и отошел к кассе. Вернулся почти мгновенно уже с чеком. Алтаев не глядя скомкал бумажку, протянул бармену сто долларов и со словами: «сдачи не надо», пошел к выходу.

Улица встретила привычным шумом. Алтаев вздохнул, размышляя куда направить стопы, так ничего и не придумав повернул направо и просто пошел куда глаза глядят. Уйти далеко, впрочем, он не успел.

— Эй, парень, ты русский? — окликнули сзади.

Сергей обернулся к нему довольно живо приближалась тетка, что стояла у стойки с лонг-дринком. Она была невысокой, довольно полной, с некрасивым не запоминающимся лицом. Темные вьющиеся волосы неопрятными локонами спадали чуть ниже плеч. На вид Сергей дал бы тетке где-то от пятидесяти до шестидесяти лет.

— Так ты русский, или мне показалось?

— Русский, — кивнул он. — Сергей Борисович Алтаев.

— Акименко Ольга Вячеславовна, — дамочка протянула руку чуть выше, чем следовало для рукопожатия. Сергей мысленно усмехнулся и приложился к руке губами.

— Можно просто Оля и на ты, — расцвела дамочка. — Я еще не настолько стара, чтоб по имени отчеству. Я девушка сорок пятого года. А чего ты смеешься? Я родилась девятого марта сорок пятого. Еще война шла. Так что я дитя войны. У тебя есть время? Ты не очень занят? А то может прогульнемся вместе, пообщаемся? Я сто лет нормальных русских не видела. Ты давно оттуда? Я здесь уже шестой год. Истосковалась. Представляешь ни одного нормального соотечественника, кошмар! Нам русским надо держаться вместе, а то тоска берет. Я уж честно говоря пожалела, что сюда приехала, а назад теперь хрен вернешься. Вот так. Так я не расслышала, ты свободен?

Сергей, чуть ошалевший от такого напора, улыбнулся:

— Совершенно.

— Тогда идем, тут недалеко прекрасный парк. Ну не то чтобы парк, а так бульвар. То есть, если быть точной, то просто аллейка, но все равно мило. Можно посидеть на травке или на лавке на худой конец.

— Зачем я сюда приехала? — грустно улыбаясь, бормотала захмелевшая Акименко. — Зачем? Вкалываю как проклятая, а толку чуть. Деньги туда, деньги сюда. Всюду эти деньги. Сотнями улетают и ничего. Только на скромное житье и хватает. Ты знаешь, Сережа, мне иногда хочется, чтобы случилось что-то экстраординарное. Ну, там третья мировая война, или нашествие инопланетян. Хоть восстание машин на худой конец. Я понимаю, что это фантастикой отдает, но нужно что-то абсолютно нетипичное. Нужны такие обстоятельства, которые заставили бы действовать нестандартно, мыслить не так, как обычно. В такой обстановке окружающим наверное придется не сладко. Зато я почувствую себя в своей тарелке. А сейчас, Сережа…

Ольга всхлипнула, утерла нос рукавом и тут же улыбнулась:

— Сейчас мне скучно, Сережа. Безмерно тоскливо. Рутина достала, все заботы-хлопоты, когда знаешь чем начнется и кончится завтрашний день… А если даже и придумывается что-то интересное, то оно тоже настолько предсказуемо… настолько…

Сергей посмотрел на русскую тетку, такую далекую и неожиданно такую близкую по духу.

— А чего бы тебе хотелось больше всего на свете? — спросил неожиданно для самого себя Алтаев. — Если отбросить все эти нестандартности, и если представить, что я способен выполнить любое твое желание, чего бы ты захотела тогда?

Ольга посмотрела на него оценивающе, будто прикидывала не издевается ли. Наконец сказала чистым зазвеневшим по-детски голосом:

— Больше всего на свете я бы хотела летать.

— Что? — поразился Алтаев.

— Летать, — потупилась Ольга Вячеславовна. — Как в детстве, во сне. Помнишь? Ну, не можешь же ты не помнить. Все, ведь все в детстве летают во сне. Я хотела бы летать, как тогда в детстве, только не во сне, а на самом деле. Хотела бы оттолкнуться от земли, легко преодолеть гравитацию и воспарить. Я хотела бы посмотреть на мир сверху и на небо изнутри. Я… Я не знаю, как тебе это объяснить, Сережа. Но ведь ты должен знать и сам. Ведь ты не забыл?

— Это было давно, в детстве и во сне, — задумчиво сказал наместник дьявола на земле. — но я попробую… — Сергей спохватился и закончил резко. — Попробую вспомнить.

— Это живо только в памяти, — грустно вздохнула Акименко. — Сны уходят вместе с детством, и ничего от них не остается. Только память.

Ночь пришла к Сергею вместе с бессонницей. Алтаев пытался заснуть, но тщетно. Перед внутренним взором вставала «девушка сорок пятого года» с замученной улыбкой. Вот человек, подумал Сергей, грустит, тоскует страшно, но не сдается. Скучает по Родине, понимая, что там ей больше нет места. Знает, что здесь ей тоже места нет. Ей теперь нигде места нет. А она все равно находит что-то радостное в жизни, и мечтать не разучилась. Сильная женщина, не то, что он — сопли распустил опять.

Сергей попытался копаться в себе, но Акименко не желала уступать ему место в его же собственных мыслях. Страстно захотелось сделать что-то для этой женщины. Хоть указать ей место, где бы почувствовала себя спокойно и уютно, по-домашнему, хоть осуществить какую-то ее мечту. Плюнуть на жизненные оковы, на запреты, на законы этого мира и осуществить маленькую несбыточную мечту.

Точно так. Он вышел на балкон, подставил лицо прохладному ночному ветерку. Потом обхватил вдруг голову руками, вцепился в лицо ладонями так яростно, будто его обожгло. Точно так! Точно так. Именно так и никак иначе.

Желание оформилось четко, однозначно, осмысленно. Сергей опустил руки, чуть отвел их назад и оттолкнулся от пола. Не подпрыгнул, а именно оттолкнулся. Тело легко преодолело гравитацию и зависло над балконом. Какое-то время Сергей зависал над перилами, смакуя ощущение невесомости. Потом расхохотался и стремительно рванулся в ночь, словно обезумевшая птица, у которой восстановились подрезанные крылья.

Он несся обгоняя ветер. Ощущение было сродни тому, какое возникало в детстве, когда гонялся наперегонки с ветром на велосипеде. А еще оно походило на резкий взлет на раскачанных до безумия качелях. И еще на… Хотя нет. Все те ощущения хоть и отдавали свободой, но лишь иллюзорно, на самом деле во всех этих детских ощущениях свободы была жесткая привязка. К земле, к законам физики, к рамкам, постоянным, константам, которые придумали не то люди, не то выдуманные ими боги. Сейчас же он попрал эти рамки, плюнул на постоянные, ощутил свободу. Чужое желание сделало его свободным. Пусть не надолго, но сделало.