Николай Дашкиев - Зубы дракона. «Властелин мира»

Чарли спал. Он лежал навзничь, раскинув руки. Забинтованная голова в полутьме напоминала огромный белоснежный кочан капусты.

— Боже мой! — тихонько ахнул Хинчинбрук, молитвенно склоняясь над кроватью. — Такое натворить, а?! Искалечили человека, — какого человека.

Индиец тронул его за плечо:

— Ваша комната — рядом. Не тревожьте больного, ему необходим полный покой. Если что потребуется — вызовите меня. Кнопка звонка — вот.

Индиец показал Хинчинбруку предназначенное ему помещение, кратко проинструктировал, как ухаживать за больным, и вышел. Шаги затихли, шпион запер внешнюю дверь и пошел к Бертону.

— Чарли!.. Чарли!..

Тот пошевельнулся, простонал и открыл глаз.

— Это я, мальчик, не пугайся…

— Майкл?! Ты здесь?.. — Бертон приподнялся и переспросил угрожающе: — Здесь?!.. Зачем ты сюда пришел?!

— Успокойся, мальчик. Тебе вредно волноваться. Господин Сатиапал поручил мне позаботиться о твоем здоровье.

Бертон в ответ захохотал, да так, что Хинчинбрука передернуло.

— Цыц, дуралей! Тебя могут услышать. Это совсем не желательно.

— Пусть слышат!.. Ха-ха-ха!.. Врач Хинчинбрук — видали?! Врач!.. Верни мне глаз, старый негодяй!

Бинты глушили истеричный крик Бертона, домик стоял далеко от дворца, поэтому Хинчинбрук спокойно уселся на стул и скрестил руки на груди.

— Итак — слушаю… Интересный номер сегодняшней программы. Можно громче — крик для малышей полезен. Развиваются легкие. Ну?

Чарли замолчал. Против насмешек не выстоят ни ругань, ни проклятия. На них можно ответить либо ударом ножа, либо презрительным молчанием. Хинчинбрук остается господином положения; он может сделать что угодно, и у больного не хватит сил сопротивляться.

— Ну?

— Я убью тебя, Майкл! — горячо выдохнул Бертон, отворачиваясь к стене.

— Не стоит угрожать, дитятко!.. К тому же, имея один единственный глаз… Знаешь, очень легко ослепнуть совсем… А кому нужен слепой шпион?

Хинчинбрук придвинулся ближе и взял Бертона за руку.

— Повернись сюда!.. запомни: твои упреки напрасны. Я не виноват, что ты потерял глаз. Наоборот, ты должен благодарить меня, что не потерял жизнь… Вспомни, как все было: вечером мы легли отдыхать. До имения Сатиапала оставалось около двадцати километров. Мы чувствовали себя в полной безопасности. В двенадцать ночи ты разбудил меня…

— Оставь! — с отчаянием простонал Бертон. Он едва сдерживал себя, слушая бессовестное вранье, которому 'не могло быть ни малейшего оправдания.

— Да, да! — спокойно продолжал Хинчинбрук. — Помнишь — ты полез в мою сумку?.. Ты надеялся найти что-нибудь съестное, мой дорогой, а получил такой пинок в живот, что мяукнул, как котенок… Ну, теперь помнишь? Или, может быть, у тебя совсем отшибло память?

Чарли мог присягнуть, что с ним не случилось ничего подобного. Он хорошо помнил, как обессиленный упал в тени на краю поляны, а проснулся здесь, — от нестерпимой боли. Несомненно, все это время он находился без сознания, и был не способен ни на одно осмысленное движение… Но Хинчинбрук рассказывает так убедительно, вспоминает такие выразительные детали, что невольно начинаешь верить в правдивость его рассказа.

…Они вышли на шоссе. Часа два двигались без всяких приключений. Сели отдохнуть у речки. Задремали, склонясь один к другому. Вдруг из-за поворота выскочила автомашина. Прозвучала пулеметная очередь. Хинчинбрук и Бертон бросились наутек. Ослепленный лучами фар, Чарли наткнулся на сучок и выбил себе глаз. Хинчинбрук, пострадавший гораздо меньше, дотянул своего друга до имения Сатиапала. Вот и все.

Чарли слушал россказни и представлял покрытое мягкой пылью шоссе, полуразрушенный мост; у него в ушах звучали выстрелы, и даже слышался сухой отвратительный звук, с которым ветка дерева вонзилась в живое тело…

Такова сила человеческого слова: навеянное, навязанное чужой волей порой становится более реальным, чем действительность. Чарли Бертон постепенно убеждался, что потерял глаз не по злому умыслу Хинчинбрука, а из-за собственной неосторожности. Еще немного — и он поверил бы полностью. Но словоохотливый Хинчинбрук переборщил:

— Не печалься, мальчик! Я узнал, что раджа Сатиапал умеет вставлять людям новые глаза. Нужно только…

Бертон навострил уши:

— Когда ты узнал об этом?

— А, не все ли равно! — шутливо махнул рукой Хинчинбрук. — У таких, как мы, не спрашивают "когда" и "где".

— Нет, ты все-таки скажи, — настаивал Бертон. Хинчинбрук понял, что сболтнул лишнее. Не следовало вспоминать про Сатиапала. Нельзя признаваться, что о некоторых экспериментах ученого раджи известно давно: Бертон сразу сообразит все.

— Дитятко! Имеющий уши — да слушает! Я узнал об этом пять часов назад.

— Пять часов назад? — переспросил Бертон. — Ну хорошо… Хорошо…

Хинчинбрук искоса посмотрел на него. Не нравился старику этот тон!.. Пусть лучше орет, ругается, — разгневанный человек непременно выскажет все, о чем следовало бы молчать. А скрытые мысли, накапливаясь, приводят иногда к безрассудным поступкам.

— Как же тебя лечит господин Сатиапал? — равнодушно спросил Хинчинбрук, прерывая неприятную паузу.

— Никак не лечит, — сухо усмехнулся Бертон. — Кормит "пищей богов" и только.

— "Пищей богов"?

— Да… Если хочешь — попробуй. Вон на тарелке осталось.

В сером мареве хмурого рассвета уже проступали и углы комнаты, куда раньше не доходили несмелые лучи ночника. Вырисовывалась нехитрая обстановка: обычная железная кровать, тумбочка, похожая на больничную, небольшой шкаф, стол. На тумбочке стояла тарелка с серо-зеленой массой.

Хинчинбрук понюхал. Пахло кислым. Он зачерпнул ложкой немного смеси, лизнул языком: невкусно. Запах и вкус силоса слишком своеобразны, не похожи ни на что.

— Гм… гм… — Хинчинбрук попробовал еще. — А из чего же делают эту "пищу богов"?

Бертон не ответил. Он спал или делал вид, что спит.

Глава V

Пятый день над Бенгалией льют дожди. И не обычные дожди, а никогда не виданный европейцами ливень. Изредка выглянет солнце, пригреет, все вокруг окутается паром, тяжелые тучи пополнят свой запас влаги, и вновь над страной опускается сплошная завеса дождя. Небо Индии, как щедрый гуляка, разбазаривает все, что имеет, не беспокоясь о будущем. Осенью и зимой растения задыхаются без воды, жалобно роняют желтые листья на покрытую пылью землю, и природа не приходит к ним на помощь. Зато сейчас она пирует, справляет буйную оргию, щедро проливая драгоценную влагу: пей вдоволь:…И растения пьют-упиваются, стоят по пояс в воде, задумчивые и тихие, плачут крупными дождевыми каплями и тянутся, тянутся своими побегами вверх, словно хотят заглянуть, а что же происходит там, за тучами.