Вячеслав Жуков - Сердце дурака

- Молокосос, - участливо обратился я. - В следующий раз уши оборву.

Поверить в это грозное обещание было нетрудно, и я снова продолжил свой бег. Через час справа по шоссе проносились грузовики, автобусы и легковушки всех мастей, и все это стадо легко обгоняло меня, фыркая и шипя так, что я пугался до смерти. Наконец за ближайшим поворотом я увидел милый моему сердцу вишневый флигель виллы капитана в окружении разноцветных пихт.

Несмотря на беспечно открытые окна спальни, дом был опоясан общей системой безопасности. К сожалению, под рукой не было даже привычной канцелярской скрепки. Пришлось использовать другие знания. Легкий шепот голубых фиалок на мгновение замер в прозрачном воздухе, контрабандой пропуская меня к запертым окнам. В благодарность я не наступил ни на одну из них. Что может быть хуже, чем цветы в грязи?..

В психушку я вернулся как раз к утреннему обходу. Микки - "славный парень" - приветствовал меня своим обычным мычанием, уверенно выпрашивая припасенную мной заранее плитку сахара. Сунув дрожащей рукой сахар за пазуху и, грустно улыбнувшись, - наверняка, не мне - в недавнем прошлом профессор медицины, сошел с ума после того, как узнал о том, что от его чудодейственных пилюль с помощью правительства вымерла половина населения одной из восточных республик. Все дело в дозе. И в политике. Где возможны любые дозы.

По коридору навстречу мне, покачивая бедрами (эта походка появляется у нее при виде любого мужчины, только амплитуда качания разная), шла пышногрудая красавица Гелла.

- Привет, малыш. Как провел ночку?

- Лучше прежнего, Гелла. Ты сегодня отлично выглядишь.

- Я всегда отлично выгляжу.

- С каждым днем все краше и краше. Глаз не оторвать.

- Правда, малыш? Не врешь?

- Особенно в этой шикарной юбке.

- Она на пуговичках. Смотри, как легко расстегивается.

- Мне трудно, а вдруг не выдержу?

- Пошли со мной, я тебе помогу.

- Что ты, Гелла. А если мама узнает?

- Трусишка маленький.

- Ну, нет. Хочешь честно?

- Давай.

- Я боюсь.

- О, это так просто.

- Я боюсь в тебя влюбиться.

- Я тоже, маленький.

И встав на цыпочки, она целует меня и уходит. Но на этот раз скромной девичьей походкой, и потому выглядит еще соблазнительней.

Я иду дальше, мимо второго отделения, фикуса, Шалтая-Болтая в каске. Вот уже десять лет он стоит прижавшись лбом к мраморной колонне, с побудки до отбоя, пока его, связанного, не кладут в постель.

Вспышка света в густой парковой зелени. Черные решетки на окнах отразились на матовой белизне коридорной стены. Через мгновение стало еще темнее. В полумраке, подняв хвост трубой, промчалась красная пятнистая кошка и скрылась за полуоткрытой дверью дежурки. Дверь тут же захлопнулась. Скользящим неслышным шагом я - любознательное существо - приблизился к дежурке, быстро открыл замок и распахнул дверь. Возле Большого Утюга на корточках сидел Микки и скармливал стае из пяти разношерстных кошек мой сладкий подарок. От изумления я зловеще ухмыльнулся. Кошачий взвод дружной россыпью бросился в открытое окно. Профессор, вытянув руки по швам, преданно улыбался мне. И, наконец, пустив слюну, забормотал: "Бу-бу-бу"... Вскоре топот его мелких шажков затих в коридоре. Однако не все участники пира покинули меня, рассчитывая на его продолжение. Под столом, не дыша, притаилась самая жадная, а значит самая ловкая красная пятнистая кошка. Очутившись в моих руках, она закатила глаза и приготовилась к неминуемой смерти. Вот оно, преимущество любопытства перед жадностью: любопытный не ест сахар, он отдает его другим. Но, вспомнив о единстве методов, порождаемых жадностью и любопытством, я скормил ей сахарные остатки пиршества. И вдруг мои пальцы нащупали в густой красно-серой шерсти продолговатый предмет. От него, спеленав все тело кошки, шел тонкий двужильный провод. Оставался еще один последний пункт - шрам на кошкином брюхе. Но нигде не было даже намека на царапину. Что ж, отличная работа. И я громко говорю в микрофон возле кошачьего уха: "Босс вызывает прохфессора". В ожидании Микки я скармливаю разомлевшей от моего благородства кошке дополнительную порцию сахара. Шаги за спиной. Я широко улыбаюсь, и, издеваясь, лепечу: "Бу-бу-бу". Это не Микки. Это - главный.

3

Что там людей - это привычно. Контора использует даже животных. Общее презрение и равнодушие делают кошек незаметными, а информация всегда дороже микрофонов. Профессор любит кошек больше охранки и информации. Кстати, этот микрофон уже отсоединен. Ты прервал профессора и распугал всех. 4

Слегка хромая - следствие утренней пробежки - я подхожу к палате капитана, стучусь; дверь тут же открывается, на пороге - гроза преступного мира, бывший инспектор полиции, капитан Милс. В период очередной перестройки его отправили на пенсию, этак лет на десять раньше срока. Эти сведения я раздобыл на его вилле, роясь без спроса в дипломах, оружии и картотеке сыщика. Слава богу, я там не значился.

Инспектор Милс

1

Я сижу в кресле Милса и, пользуясь его гостеприимством, поедаю вишневый компот; три литра, надолго хватит. Мое дежурство в разгаре, мы болтаем, и капитан рассказывает о себе.

2

- Лет двадцать тому назад я начинал в полицейском управлении города рядовым детективом. На пару с Холмсом. Многому он меня научил в то веселое время Большой Встряски и Сухого застоя. И, прежде всего, умению слушать, видеть и топать. Топать - больше всего. Стать незаметной частью толпы, невидимым на безлюдной улице, мгновенно менять внешность, голос, походку, читать с губ, знать язык жестов и, конечно же, обходиться без оружия. Двадцать лет тому назад. Тогда мы с Холмсом и выследили команду Черного Эскимо. Как сейчас помню последние слова Эскимо: "Я любил людей и мороженое". За день до того, как ему продырявили голову, он выпустил всю обойму в продавца мороженого лишь только за то, что парень не пропустил его без очереди раньше отряда Октябрятских Сирот. На следующий день после смерти Черного Эскимо уголовники устроили торжественные похороны своего босса, разбившись на отделения холодного и горячего оружия, золотушников, настаканников, законников, сутенеров и прочих сливок преступного мира. Они прошли маршем через весь город. Ну, разумеется, демонстрацию, зарегистрированную в мэрии, охраняла полиция. Кстати, мэр предупредил Холмса и меня, чтобы мы на время исчезли. Этому можно было поверить, особенно после того, как Холмс вышел на связь начальника полиции города с законниками. И мы исчезли, заменив кладбищенских землекопов из церковной бригады. Больше двух месяцев Холмс и я вкалывали подмастерьями небесной канцелярии, отправив в лабораторию смерти еще двадцать уголовников, погибших после кончины босса в борьбе за власть. Бригадный староста развлекал нас разными историями из своей богатой кладбищенской практики. Само собой, о вампирах, вурдалаках, о похитителях трупов, живьем закопанных, скелетах и призраках. Вскоре и мы стали в это верить.