Юрий Никитин - Десант центурионов

Я ответил, взвешивая слова, потому что мне очень не понравилась зловещая нотка в его голосе:

- Мы сохраним время, если я буду знать о вашем мире немного больше. Что именно вам неизвестно?

Волхв несколько мгновений изучал мое лицо. Потом его губы дрогнули в жесткой усмешке:

- Если ты лазутчик, все равно нам таиться поздно. Ты уже узнал все, что тебя интересовало. Так что слушай.

Рассказчиком волхв был великолепным. Говорил образно, эффектно. Он был великим, верховным волхвом, так что выступать умел и перед массами, и перед отдельными личностями. Дважды нам приносили охлажденный сок клюквы с медом. Когда подкрались сумерки, зажгли цветные свечи с полено толщиной, хотя я краем глаза заметил под потолком прозаические электролампочки.

Вдыхая аромат воска, благовоний, я потрясенно слушал о мире, который практически ничем не отличался от нашего! Здесь тоже есть огромные города, метро, автомагистрали, трансконтинентальные железные дороги, а моря и океаны бороздят танкеры, лайнеры, китобойные флотилии. Правда, киты и дельфины под защитой закона, но малый отстрел идет... В воздухе снуют самолеты. Более того, уже существуют поселения ссыльных рабов на Венере, Марсе и Меркурии! Месяц тому назад отправлена первая межзвездная экспедиция!!!

- Я едва могу говорить, - признался я. - Это чудо... У нас мир почти таков же, но все же я из другой страны. Вы можете произвести анализ моего языка, одежды, я готов спеть песни, которые у вас не слыхивали... Не мог же я сам их сочинить? Прочту наизусть много стихов. Даже рад, что в школе заставляли учить наизусть. Вспомню музыку, я не могу быть еще и гениальным композитором. Расскажу о различных философских учениях...

- Эти пустяки оставим на потом, - отмахнулся волхв небрежно. - Нас интересует совсем другое. Неужели ты настолько наивен?

Я потерял счет времени, сколько провел в камере пыток. Связанного, меня повесили за руки на крюк, вливали в рот ядовитые настои трав. Язык развязывался, в полубреду я отвечал на вопросы, рассказывал, объяснял, снова отвечал... Возле меня неотложно дежурили три волхва. Звукозаписывающая аппаратура фиксировала каждое слово, а волхвы всматривались в мое лицо, в глаза, анализировали движение мышц, подергивание кожи. Я был опутан датчиками, на экране ЭВМ бешено дергались ломанные линии, но волхвы, судя по всему, в них разбирались.

Мое словоблудие оказалось недостаточным. К тому же сочли, как выяснилось потом, что поставлен гипноблок, и мой ранг лазутчика сразу повысился. Жрецы-техники ушли, взамен явился, как я решил, настоящий палач. Привязав к столбу, меня снова накачивали ядами. Теперь химическими. Дикая боль выворачивала внутренности, разбухшее сердце стояло в горле... Но дозы были подобраны так, что сознание я почти не терял. Что я кричал, что говорил - не помню. Знаю зато твердо: хотел бы что-то утаить, не вырвали бы. Сам открыл в себе упрямство интеллигента, которое не сломить примитивной физической болью.

Без пыток прошел только один день. Я решил, что пришел конец пыткам, но только теперь попал к настоящему мастеру заплечных дел. Меня отволокли в другую комнату, где я увидел дыбу, "испанские сапоги", горн с раскаленными железными прутьями...

Когда я висел на дыбе, явился неожиданно верховный волхв. Младшие суетливо посадили его в кресло. Волхв движением бровей услал их прочь, оставив палача, тупое животное, которое вряд ли вообще могло говорить.

- Что скажешь теперь? - спросил волхв мирно.

Я боролся с темнотой, которая гасила сознание. Мой голос упал до шепота:

- Оказывается, ты редкостный дурак... Не знать таких вещей!

- Чего я не знаю? - заинтересованно оживился он.

- Самого главного... Или у вас этого нет? Это вон его, палача, пытками можно заставить признаться даже в том, чего он не понимает... Твои пыточные приемы рассчитаны на животных, а я человек... Или тебе еще не встречались люди? Или тут все ломаются перед болью? Или у вас, животных, ничего нет дороже, кроме тела? Дурак ты, а еще волхв! Не понимаешь... Не по разуму... Нет, разум тут ни при чем... Тебе не понять... ты сам всего лишь животное... пусть разумное, но животное...

Последние слова я едва шептал. Чернота сомкнулась над моей головой.

Когда мне удалось разомкнуть воспаленные веки, я обнаружил себя в чистой белой комнате. Я лежал в просторной мягкой постели, на мне было легкое одеяло из пуха. В воздухе сильно пахло травами. Я чувствовал себя слабым, но боли не было. Справа на придвинутом столе играла в солнечных лучах хрустальная ваза, доверху наполненная отборным виноградом. На столе громоздились сочные груши, яблоки, персики.

Рядом со мной, не шевелясь, лежала девушка. Молоденькая, миловидная, хорошо сложенная. Видя, что я обнаружил ее, приподнялась с готовностью:

- Что изволишь, господин мой?

- Оденься, - велел я шепотом, потому что гортань почти не повиновалась. - Ты кто?

- Твоя рабыня, господин.

- Как зовут?

- Илона, господин.

- Илона, меня зовут Юраем. Господином не зови, я не господин тебе. Если это в моей власти, отпускаю тебя на волю. Если нет, будь рядом, но рабыней себя не чувствуй. В моей стране рабов нет.

Она растерянно раскрыла рот:

- Неужели ты из такой бедной страны, госпо... прости, Юрай?

- Моя страна в сто миллиардов раз... Хотя, это не измерить... Мы богаче, теперь я понимаю, насколько богаче. Тебя зачем прислали?

- Я должна помочь тебе обрести силу, - ответила она не очень уверенно.

- Я ее не терял, - прошептал я, чувствуя страшную слабость и головокружение. - Я не терял. Зачем я понадобился?

Она наконец выбралась из постели, пошуршала одеждой. Когда я, преодолев головокружение, открыл глаза, Илона, уже одетая стояла возле моего ложа. В ее протянутых ладонях были гроздья винограда:

- Это восстанавливает силы, госпо... Прости, Юрай. Силы, которые ты не терял. А тебя лечат, чтобы отправить в Рим. Верховный волхв сказал, что у тебя стоит сверхмощный гипноблок. Здесь его не сумели вскрыть, зато в Риме настоящие мастера...

Ее щебечущий голос еще звенел в моих ушах, но черное забытье уже затопило мозг. Свет померк.

Выкарабкивался я несколько дней. Все время я был под обезболивающими... Точнее, это было даже не обезболивающее, а более опасное, потому что вместо боли я чувствовал удовольствие, когда мне вправляли суставы на руках и ногах, когда отдирали при перевязке пересохшие бинты.

Часто бывал у моей постели расстроенный Тверд. Я был растроган, видя как он сокрушается. Кто я ему? Да и привык он к жестокости своего мира, к пренебрежению человеком. А все-таки навещает, что-то приносит. Рассказывает воинские истории с жуткими подробностями, в наивной попытке развлечь.