Федор Чешко - Витязь Железный Бивень

— Это ведовством, что ли? Ты мне — мне! — ведовством грозишь?! — Гуфа снова захохотала. Даже у Хона и Торка от этого смеха взмокли спины и лбы, а ведь Хон и Торк от самой старухи знали о постигшем ее бессилии.

В голосе Гуфиного собеседника что-то еле заметно переменилось, но спокойную жалость свою он сохранил.

— Я не грожу, неразумная. Я объясняю тебе скорую вашу судьбу. Неужели ты мнишь себя могущественнее Бездонной Мглы? Неужели события нынешнего дня не пошатнули твою уверенность?

— А что такое случилось нынешним днем? — ехидно спросила Гуфа. — Что вышло из того, что вы затевали? Да ничего! Меня вы не погубили, Торка с Хоном не погубили. А Нурда... Вон у тех, дохлых, можешь справиться о его здравии.

Было неясно, понимает ли невидимый собеседник, что Гуфа врет. Все так же спокойно он принялся нараспев выговаривать нечто совершенно непонятное для стерегущих вход мужиков — то есть все слова были вроде бы знакомыми, но вот соединял их казавшийся не имеющим владельца голос в какую-то совершенную несусветицу! И от этой на первый взгляд вроде бы даже забавной бессмыслицы повеяло вдруг такой леденящей жутью, какой воины еще не испытывали. Небывалым свирепым жаром полыхнули ведовские кольца. Наконец-то очнувшийся от своего тягостного оцепенения Нурд суетливо зашарил ладонями по стене, пытаясь встать во весь рост, и вдруг обмяк, медленно повалился на бок. Хон слышал, как Витязь хрипит, будто душат его, и хрип этот становился все беспомощнее, все глуше... Столяр хотел броситься к Нурду, но вместо этого почему-то шагнул навстречу пахнущему вечерней сыростью сквозняку — наружу, под звезды, под метательные копьеца серых, и уже задребезжал, вывернулся из-под ноги самим же Хоном брошенный в проход шлем, потом еще один, и еще, только Гуфа ошиблась, они почему-то совсем не мешали ходьбе; а за спиной слышны твердые размеренные шаги Торка, и идти недалеко, совсем-совсем недалеко, вот уже и поворот, а за ним — небо, пропитанное кровью гибнущего в мучениях солнца...

Нет, еще не суждено было им сделать последние шаги по земле и первые по Вечной Дороге. Помешала Гуфа. Вовремя сообразив, что Истовый собирается говорить заклинательные слова, старуха сумела уберечься, заткнув пальцами уши. А потом... Из всего ведовского богатства остались ей кольцо да амулет, правящий мелкими хворями, — вот он-то и пригодился. Выманивающая мужиков на погибель скороговорка внезапно оборвалась раскатистым трескучим чиханьем. Слышно было, как говоривший ругнулся сквозь зубы, набрал воздуху в грудь, готовясь продолжать, но заговорить не смог — снова чихнул. А потом еще раз чихнул. А потом еще раз. И так без конца.

— Вот какая цена вам да вашему ведовству, — процедила старуха.

Кто-то из послушников принялся громко считать. Дойдя до тридцати, бросил — то ли надоело, то ли дальше обучен не был. А чихания продолжались.

Новый голос (хриплый, клокочущий, без малейшего намека на доброту или жалость) прокаркал не то из-за послушнических спин, не то прямо с неба:

— Все равно вам не одолеть! Нас множество, у нас оружие, убивающее вдалеке...

— А у нас вот что. — Гуфа высунула наружу жерло проклятой трубы и притиснула к запальному отверстьицу тлеющий трут. Громыхнув, труба дернулась и едва не сшибла старуху с шаткого настила. Серые не могли этого видеть, зато они видели, как брызнул щепой и обломками один из щитов. Прятавшиеся за ним послушники остались целы, но до того испугались, что бросили свою передвижную защиту и кинулись наутек. Кое-кто из соратников наладился было вслед за ними, однако свирепый окрик обладателя хриплого голоса вернул их назад. Еще несколько мгновений снаружи слышался сдавленный гомон, и между колышущимися щитами засновали отблескивающие железом фигуры — похоже, старшие братья наводили порядок, причем не одними только уговорами. Потом суета улеглась, и в наступившей тишине невидимый Гуфин собеседник прохрипел:

— Сделай это еще раз, старуха. Сделай, и я испугаюсь.

И опять тишина, только размеренно бьет по ушам бесконечное надоедливое чиханье того, кто пытался превозмочь Гуфу в ведовстве.

— Ты больше не сможешь этого сделать, старуха. Не сможешь! — захлебнулся торжеством голос снаружи.

Кажется, Гуфа тихонько сплюнула злое небабье словцо. А после чуть громче окликнула томящихся бездействием Хона и Торка:

— Мужики, возьмите какую из поганых металок, натяните шнур на защелку и подайте мне. Ну, живо! И еще дайте копье с голубым жалом.

Мужики бросились исполнять. А неугомонный серый крикун цедил лицемерно-вкрадчивые слова:

— Говоришь, Нурд наших братьев побил? Может, и Нурд, а может, и нет — кто скажет? Уцелевшие говорят, что разглядели витязные доспехи, только вот чего это Нурд Торковой палицей размахивал? Если он действительно невредим, пускай покажет лицо. Клянусь, вреда не причиню. Ну, где же он?

— А мы твоим лживым клятвам не верим, — отозвалась Гуфа, принимая от вскарабкавшегося к ней Торка готовую к делу металку и копье. Только в слишком уж задиристом старухином голосе будто надломилось что-то, и руки у нее подрагивали сильней, чем обычно.

— Не верят чужим клятвам только лгуны, — ехидничал внизу скрытый послушническим щитом хрипун. — Ладно, уж если непобедимый Нурд боится вылезти из своей берлоги, то пускай хоть голос подаст!

И снова вырвалось у старухи нехорошее слово. Измочаленный увечьем, недавним побоищем и гнусным ведовским нападением Витязь был не способен шевелить ни ногами, ни языком.

Серый наверняка собирался выкрикнуть что-то еще, но Гуфа наконец-то обрела дар речи:

— Не спеши узнавать все сразу. Про Нурда ты когда-нибудь догадаешься, живой он или же нет. Догадаешься, ежели успеешь дожить. Потому что на вас, неумех, Нурдово мастерство жалко транжирить. На вас и Хона с Торком выше головы хватит. Надеюсь, ты не засомневаешься, что они живы? Спроси у сдохшего старшего брата, который днем твоих трусов сюда приводил: кто, кроме Торка, сможет метнуть пращой сквозь такую щель, как здешнее окно? Старший брат вряд ли ответит, сдохшие вообще говорить не любят. Зато я могу растолковать, кто еще может метнуть сквозь это окно.

Вряд ли старуха надеялась угодить в кого-либо. Вряд ли она надеялась вообще куда-нибудь угодить: сумерки, непривычность оружия, усталость и слабость должны были погубить такую надежду. Но вышвырнутое металкой копье прошило щит, как бронзовая игла прошивает ветхую кожу, и за пробитым плетением вскрикнули — коротко, сорванно, страшно. Так не кричат ни от боли, ни от испуга. Так кричат, умирая.

Снова закачались щиты, снова лишь отчаянный вопль Истового удержал серых от бегства. Несколько копий ударилось о стену Гнезда Отважных, два-три залетели в оконце, но Гуфа убереглась от беды.