Елена Хаецкая - Поп и пришельцы

Опарин прикончил вторую стопку коньяка, закрыл блокнот и обратил взор непосредственно на Стасика. Глаза у Ивана Ильича оказались ужасные. Они не смотрели, а производили в душе собеседника бесцеремонный обыск. Выбрасывали из шкафов нижнее белье, хрустели сапогами по семейным снимкам.

– Ну что, едем? – сказал Опарин.

Стасик, сомлев, чуть приподнялся над стулом. Отец Герман завинтил коньячную пробку и молвил:

– Я с вами, пожалуй, если не возражаете.

Опарин не возражал. Все трое погрузились в джип и по вечернему шоссе, которое с каждой минутой темноты делалось все светлее, поехали в райцентр – в Шексну. Стасик потерянно болтался на заднем сиденье. Отец Герман в штатском – костюм, бывший на нем, оказался измят и к тому же безнадежно вышел из моды – чувствовал себя ряженым.

Здание из витых блестящих металлических конструкций и тонированных (пуленепробиваемых) стекол вмещало в себя все административные учреждения города – от отделения госбанка до следственного изолятора. Оно было выстроено на месте ветхого бетонного небоскреба на маленькой пыльной центральной площади. Кроме «Монстра», как называли в городе это строение, там имелись: беленький собор Рождества Пресвятой Богородицы XVII века, памятник Герою России Семену Культяпину, уроженцу Шексны, блинная в двухэтажном желтеньком особнячке, принадлежавшем в XIX веке полотняному заводчику Толоконцеву, и сиротливые торговые ряды в две лавки, где по утрам несколько несговорчивых косноязычных старух безнадежно продают рыбу.

В тонированных окнах «Монстра» отражалась стремительно наступающая ночь – красноватая луна и первые звезды. Потом нижний этаж показал вползающий по пандусу джин, а спустя минуту в зеркальном стекле отобразились Опарин, отец Герман и Мрыхов. Отражение Стасика оказалось куда более ярким и определенным, нежели сам Стасик.

До опаринского кабинета путешествовали по холлу, похожему на пещеру, с маленьким неусыпаемым фонтанчиком, мимо вахты, где с трудом помещался очень сильный мужчина с автоматом на коленях. На окошечке стояла табличка: «Просьба вахтера не беспокоить». Мужчина глядел на мониторы и кнопки, расположенные на столе группами. Опарин сунул в турникет карточку, и все трое вошли в коридор, затем погрузились в лифт. Долго ехали, потом еще долго шли. Что-то моргало красным из полутьмы, и Стасик думал о том, как хмурый охранник видит у себя на мониторе, как они шагают по коридорам, то и дело сворачивая за угол.

Наконец Опарин открыл одну из тысячи безмолвных дверей, и они оказались в небольшой комнате, густо заставленной мебелью. В потолке имелся стандартный люминесцентный светильник, но Опарин проигнорировал его и зажег настольную лампу с обычной лампочкой. Стасик остался при входе, беспокойно переступая с ноги на ногу. Отец Герман сел на смятый кожаный диван, когда-то очень удобный и дорогой, а теперь словно набитый комками. Опарин грузно опустился на стул и включил компьютер. Подозвали Стасика. Минут сорок длилась нравственная пытка – составлялся фоторобот приезжих, встреченных Мрыховым на остановке. Стасик, красный от волнения, тихим голосом объяснял, что Корнея он вообще толком не рассмотрел – видел только, что футболка на нем с наворотами.

С Громовым (или Рыковым), которого Стасик видел вблизи и вроде бы мог описать, выходило еще хуже. Иван Ильич терпеливо менял на мониторе лбы, носы – ничего не помогало. Стасик с ужасным хрустом заламывал под столом пальцы, кусал губы, тихо мычал и время от времени безнадежно водил головой. Наконец Опарин откинулся на стуле, сонно посмотрел на изображение – волосы над пустым овалом лица – и сказал, что пойдет, пожалуй, к автомату за «Байкалом». И прошел через комнату – очень большой, усталый и упрямый.

Стасик заплакал, шевеля губами и неотрывно глядя в монитор. Спустя три минуты экран милосердно погас, и по нему, мимо кирпичной стены, заросшей вьюнками, пошла электронная кошка. Она то садилась и чесала ухо, то снова шла, то ныряла в подвал, чтобы появиться на крыше. К несчастью, скоро вернулся Опарин с тремя банками «Байкала» – в конце дня все прочее из автомата успевали выгрести – небрежно уничтожил кошку, и на Стасика вновь уставилось слепое лицо.

Стасик отчаянно сказал:

– Я не вижу его.

Опарин повернулся вместе со стулом. Под опаринским взором Мрыхов затрепетал, как плотвица, выброшенная на траву.

– Ты ведь его видел? – спросил Иван Ильич.

– Я его видел целиком, – объяснил Стасик.

– Сядь, – велел Опарин. – Выпей «Байкал». Не нервничай.

Стасик цапнул банку и улизнул в темноту. Слышно было из угла, как он скребется и вздыхает.

Отец Герман сказал:

– Он не воспринимает людей так, как это делает большинство. Для него не существует черт лица отдельно от общего впечатления, производимого человеком.

Опарин, резко барабаня по столу толстыми пальцами, разглядывал пустое лицо, словно гадая – что оно может скрывать. Потом открыл банку и жадно проглотил ее содержимое. От своей отец Герман отказался – Опарин прикончил и ее и обтер лоб мятым бумажным платком.

– А может, не было никакого Громова? – сказал Опарин безразличным тоном.

– Был, – донесся из темноты голос Стасика. Он всхлипнул и затих.

– Нет, Громов был, – задумчиво проговорил отец Герман.

– Его Рыков звали, – сказал Стасик. – Точно. Он себя назвал – Рыков Анатолий.

Иван Ильич убрал пугающее лицо и стремительно вызвал на монитор картотеку. Сменяя друг друга, показались трое Рыковых Анатолиев: кражи со взломом (не подходит по возрасту), хищения в особо крупных размерах (тоже не подходит – банкир), бытовое убийство (подходит по возрасту, но сидит уже пятый год).

– Он, наверное, не своим именем назвался, – предположил Стасик.

Опарин даже не улыбнулся. Предложил переночевать в КПЗ – там сейчас пусто, а для подобных случаев всегда имеются комплекты чистого белья.

Стасик заснул сразу, как дитя, а отец Герман долго еще перебирал в памяти впечатления дня, сердясь на себя за недогадливость. Не бывает так, чтоб свидетель был, а показаний толковых – не было. Не должно так быть. Он заснул все еще в раздумьях, во сне видел бой – сражались люди в камуфляже против людей в камуфляже, но пятна на их костюмах различались оттенками и конфигурацией. Бой казался чрезвычайно долгим и неинтересным. Отец Герман устал от этого сна и охотно пробудился.

Стасик так и спал, не сменив положения. Отец Герман покинул его и отыскал Опарина на прежнем месте. Тот безрадостно перечитывал что-то на мониторе, сверял овал лица, утвержденный Мрыховым, с лицами ранее судимых Громовых. Сверял досье жертв – нет ли общих знакомых с похожей фамилией. Очень бросалось в глаза, что делает он это не по первому разу. Иван Ильич словно оплыл на стуле большой толстой свечой.