Жюль Верн - Двадцать тысяч лье под водой (пер. Вовчок)

Со свойственным людям непостоянством перешли из одной крайности в другую. Самые горячие, самые пламенные защитники предприятия теперь стали самыми ярыми его противниками. Упадочное настроение распространилось от кубрика до кают-компании, и если бы не удивительное упорство капитана Фаррагута, фрегат, несомненно, повернул бы к югу, то есть домой.

Однако, несмотря на упорство капитана Фаррагута, бесполезное плавание не могло очень долго продолжаться. Экипаж «Авраама Линкольна» не мог винить себя за неудачу, он сделал все, что только от него зависело. Никогда еще матросы американского флота не выказывали такого терпения и усердия. А что все это пропало понапрасну, так уж это не их вина. Они сделали свое дело, больше делать было нечего. Оставалось вернуться поскорее домой.

В этом духе сделано было заявление капитану. Капитана это заявление нимало не поколебало. Он стоял на своем. Матросы не скрывали своего неудовольствия, и дисциплина на судне упала. Я не хочу сказать, что на корабле начался бунт, но тем не менее капитан Фаррагут после непродолжительного сопротивления, не выходившего из границ порядка и благоразумия, попросил себе, как некогда Христофор Колумб, три дня отсрочки. Если в течение этих трех дней чудовище не появится, «Авраам Линкольн» направится обратно к европейским морям.

Это обещание было дано 2 ноября. Оно тотчас же ободрило, оживило и развеселило экипаж. Опять все принялись всматриваться в морские волны, опять схватились за подзорные трубы. Это был последний отчаянный вызов чудовищу.

Прошло два дня. «Авраам Линкольн» шел под малыми парами. Мы употребляли всевозможные уловки и хитрости, чтобы привлечь внимание чудовища или расшевелить его, если оно находилось где-нибудь поблизости. За кормой, к величайшему удовольствию акул, волочились на веревках огромные куски сала. «Авраам Линкольн» лежал в дрейфе, а шлюпки сновали вокруг него во всех направлениях дозором.

Настал вечер 4 ноября, а тайна морская как была, так и осталась тайной. Отсрочка кончалась на другой день, 5 ноября, в полдень. Капитан Фаррагут, верный своему обещанию, должен был тотчас же, как только стрелка станет на двенадцати, повернуть на юго-восток и покинуть северные воды Тихого океана.

Фрегат находился тогда на 31°152 северной широты и 136°422 восточной долготы. Японские берега были от нас менее чем в двухстах милях под ветром.

Ночь приближалась. Часы показывали уже восемь. Густые тучи заволокли молодой месяц. Океан был спокоен, и легкие волны тихо струились из-под форштевня.

Я стоял на баке, опершись на поручни. Консейль стоял около меня и смотрел бесцельно вперед. Матросы, взобравшись на ванты, всматривались в горизонт, который все больше суживался из-за наступающей темноты. Офицеры, приставив к глазам подзорные трубы, пытались что-то рассмотреть в увеличивающейся темноте. Время от времени темный океан вдруг местами словно вспыхивал, когда лунный луч прорывался сквозь облака, а потом серебряный след снова исчезал во мраке.

Я поглядел на Консейля, и мне показалось, что у него наконец пробудилось любопытство.

— Ну, Консейль, — сказал я, — вот последний случай заполучить две тысячи долларов!

— Если их честь позволят мне доложить, так я их чести доложу, что никогда не рассчитывал на эту премию. И если бы американское правительство предложило не две, а сто тысяч долларов, так из-за меня оно бы ничего не потеряло.

— Твоя правда, Консейль. Глупая затея, и мы вмешались в нее чересчур опрометчиво. Сколько времени потеряно даром! Сколько напрасных волнений! Ведь мы могли бы уже шесть месяцев быть во Франции…

— Дома, в квартире его чести, — подхватил Консейль, — в Парижском музее. И я бы уже классифицировал ископаемых его чести! И морская свинка его чести была бы уже посажена в клетку в ботаническом саду, и все бы сбегались на нее смотреть.

— Да, да, Консейль! А теперь кроме всех прочих приятностей нас еще поднимут на смех!

— Действительно, я полагаю, что его честь поднимут на смех. И, с позволения их чести… Только я не знаю, говорить ли…

— Говорить, говорить, Консейль!

— Ну так я скажу: их честь пожнут, что посеяли!

— В самом деле?

— Уж если их честь удостоились быть ученым, так не следует показывать легкомыслия в делах…

Консейль не закончил своего похвального слова. Среди всеобщей тишины раздался вдруг голос Неда Ленда.

Нед Ленд кричал:

— Эй! Диковина показалась! Под ветром, прямо перед нами!

Глава шестая

На всех парах

Весь экипаж кинулся к гарпунеру: капитан, офицеры, матросы, юнги — одним словом, все до единого человека, даже кочегары бросили свои топки. Тотчас же дан был приказ остановиться, и фрегат шел теперь только по инерции.

Было совсем темно, и я удивлялся, как мог канадец при всей своей дальнозоркости что-нибудь увидеть в таком мраке. И что такое он увидел? Сердце у меня так билось, словно хотело выскочить из груди.

В двух кабельтовых от «Авраама Линкольна» море как будто было иллюминировано снизу. Принять этот свет за обыкновенное свечение океана было нельзя. Чудовище всплывало, но держалось всего на несколько туазов[8] ниже поверхности, и от него исходил тот яркий, необъяснимый свет, о котором упоминали в своих рапортах многие капитаны кораблей.

Что это было за великолепнейшее сияние! И производило его, по-видимому, что-то одаренное изумительной силой светиться. Светящийся предмет имел контуры громадного продолговатого овала, в центре которого, как в фокусе, был сосредоточен невыносимо яркий блеск.

— Да это просто случайное скопление фосфоресцирующих организмов! — воскликнул один офицер.

— Нет, вы ошибаетесь, — возразил я офицеру. — Никогда фолады или сальпы не испускают такой сильный свет. Это свет электрического происхождения… Да вы поглядите: он перемещается! Он движется вперед… назад! Он несется на нас! На палубе раздался всеобщий крик.

— Молчать! — сказал капитан Фаррагут. — К рулю! Задний ход!

Матросы кинулись к рулю, механики к машинам, и «Авраам Линкольн» описал полукруг.

— Прямо! Вперед! — крикнул Фаррагут.

Команда была исполнена, и фрегат быстро удалился от светящегося предмета.

Я неточно выразился. Фрегат хотел удалиться, но сверхъестественное чудовище погналось за ним вдвое быстрее и стало вновь его настигать.

Мы затаили дыхание. От страха и изумления мы стояли немы и недвижимы. Чудовище догоняло нас, словно резвясь и играя: оно обогнуло фрегат, который шел со скоростью четырнадцати узлов, окружив его каскадом электрических лучей, словно светящейся пылью. Затем оно удалилось на две или на три мили, оставив за собою светящуюся полосу, похожую на клубы пара, оставляемого локомотивом скорого поезда. Вдруг от темной линии горизонта чудовище с ужасающей быстротой ринулось к фрегату, мгновенно остановилось, словно замерло, в двадцати футах от его борта и погасло. Нет, оно не погрузилось в волны, потому что свет его не угасал постепенно, а потухло мгновенно, как будто источник этого чудесного светоистечения мгновенно иссяк. И сразу же чудовище появилось с другой стороны корабля, обогнув его или проскользнув под его корпусом. Каждую минуту могло произойти столкновение, которое было бы для нас гибелью. Я, однако, удивлялся маневрам «Авраама Линкольна». Выходило, что преследовали теперь его — его, который должен был преследовать чудовище! Я обратил на это внимание (не утерпел!) капитана Фаррагута.