Вадим Панов - Непостижимая концепция

Подскочившие безы недоуменно уставились на взвинченное руководство.

— Яйцеголовый вляпался! — громко объявил Шишкин. — Нужно выручать придурка!

— Так я остался совсем один. Меня не существовало, но я чувствовал. Потоки боли, омуты забытья, недоумение, страх — все проходило через меня, перетекало, пропитывало, исчезало и возвращалось вновь. Я знал, что умер, но реальность не отпускала. Тогда я испугался, счел себя уродом, но в следующий миг понял, что законы нарушены, мир изменился, а местами спятил. Я был жив, но я умер.

— Для трупа ты неплохо сохранился, — попытался сострить Бергер.

Этнографу показалось, что шутка будет уместной, однако Химику она не понравилась. Он исповедовался и относился к происходящему со всей серьезностью.

Выдержав паузу, он вытянул перед собой левую руку:

— Попробуй найти пульс.

— Это старая шутка.

— Мое сердце не бьется с тех самых пор, как рухнули законы.

— Изменились, — тут же уточнил Федор.

— Мы говорим об одном и том же.

— Госпожа сплела между собой несколько ветвей Древа. Это вмешательство не могло затронуть базовый принцип нашего мира.

— Какой?

— Все умирает, — провозгласил Бергер. — В этом суть Великого Колеса!

Прозвучало несколько пафосно, но с той искренней убежденностью, каковой подкупал этнограф. Громко прозвучало, ярко, и Химику оставалось лишь развести руками:

— А как быть с нами?

И на этот раз ему удалось удивить Федора.

— С вами? — растерялся этнограф. — Разве ты не один?

— Только разрывными!

— Они их не берут!

— Подствольники!

— В головы бейте!

— Гена! Генку накрыло!

Боевая операция началась в тот момент, когда осназовцы вышли из леса. Чуть раньше отрубило спутниковую связь, сеть легла, превратив «балалайки» в ненужный хлам, но на такую мелочь парни даже внимания не обратили. Заученно активизировали гарнитуры и ушли на радиоканал. А полковник подал последний из предварительных приказов:

— Действовать по плану.

Вот тогда-то и началась операция. И первые двести двадцать три секунды она действительно развивалась в соответствии с планом.

К Фабрике безы подошли быстро, но аккуратно, мастерски используя малейшие укрытия и складки местности. Знали, что их ждут, готовились к бою, к пулям и удивились, услышав холодный голос из замаскированных динамиков:

— Внимание, москва! Вход в Жрать запрещен! Отступите к лесу! Внимание, москва…

Однако предложение запоздало. На девяносто седьмой секунде операции, в тот самый миг, когда механический голос собрался повторить предупреждение, из-за деревьев вынырнул вертолет и поддержал пехоту пулеметом и скорострельной пушкой. Первые снаряды врезались в ближайшую огневую точку защитников, осназовцы, оставив осторожность, резко прибавили, полковник проорал нечто бессвязное, а Тара торжествующе захохотала.

— Западная пара! Не спать!

Сто четырнадцатая секунда.

«Толстяк» обрушил на пулеметное гнездо фабричных такой шквал огня, что толстые бетонные стены истончались на глазах, превращаясь в ошметки бетонного ничто. В конце концов «молоток» заклинило, расчет разбежался, безы снесли из подствольников маленькую калитку и ворвались во двор Фабрики.

— Мы внутри!

— Поддерживаем Ряху и Кузьму!

К месту прорыва устремляются «северяне», и единственный резерв группы — пятая пара осназовцев. Но секунды утекают слишком быстро, и с каждой из них становится все тяжелее.

— Сначала приходили те, кто умер от всполохов.

— Из могил выкапывались? — скривился Бергер.

— Их не хоронили, — скупо ответил Химик.

— Боялись?

— Всполохи несли смерть, но не разложение, — объяснил фабричный. — Человек понимал, что умер, но продолжал жить так, как жил. Останавливался на несколько секунд, понимал, что умер, и… и шел на Фабрику. Потому что здесь наш дом.

— В бойлерной?

— Около нее. — Химик криво улыбнулся. — Сила не хотела нас убивать, она не понимала, что творит. Она только касалась нас, но при этом забирала самое главное. Суть нашу забирала. А вся механика продолжала работать. Еда не нужна, питье не нужно — все дает Сила. Мы живем, но мы не живем.

— Удивительно, — прошептал Федор.

Теперь он понял, что фабричный действительно знает о вечности гораздо больше него.

— И страшно, — добавил Химик.

— Потому что вы не живые?

— Потому что не можем умереть, — вздохнул серый мужчина. — Мы можем надолго потерять способность двигаться, но рано или поздно Сила нас восстановит. И это страшно.

— Я хочу ее видеть, — решительно произнес Бергер, которому надоело стоять в оранжевом тумане. — Где эпицентр Силы?

— Прямо здесь, — грустно улыбнулся Химик.

— Только разрывными!

— Они их не берут!

— Подствольники!

— В головы бейте!

Подствольники опустели, и две «мотыги» рассекают Фабрику потоками смертоносного свинца. Но пули берут местных на изумление плохо. Швыряют на землю, вырывают куски мяса, вышибают суставы, но здоровенные работяги снова поднимаются и прут вперед. Словно боли не чуют. Словно смерти не знают.

— Кузьма?!

— Только в головы!

Потому что иначе местных не остановить.

Разрывные пули летят чуть выше, выцеливают лбы и лица, но поздно, поздно, поздно… Фабричные решили остановить прорыв любой ценой и наваливаются на москвичей отовсюду. Перестрелка превращается в рукопашную.

— Мужики! Подсобите!!!

Приклад «мотыги» раздражает всех осназовцев без исключения. Приклад «мотыги» не складывается, постоянно откуда-то вылезает и дико мешает при десантировании. Но удар им получается увесистый, и Кузьма с Ряхой щедро молотят странных фабричных здоровяков, целя исключительно в серые головы. Разлетающиеся с отвратительным чваканьем.

— У них нет крови! Совсем нет! Какое-то дерьмо внутри!

— Какое дерьмо? — спрашивает бегущий на помощь Петелин.

— Придешь — понюхаешь!

— Отставить болтовню! — приказывает Шишкин.

Но ответить ему никто не успевает, потому что наступает двести двадцать третья секунда боевой операции, «толстяк» получает в бок неуправляемый тычок с земли, подскакивает, ужаленный, и резко идет вниз, перепахивая раскаленной броней окружающие Фабрику поля.

С горы открывался великолепный вид на прячущееся за горизонт солнце. Розовые облака медленно наливались кровяным красным, но это был единственный символ опасности. Нет! Какая еще опасность? Алое небо наводило на мысль о ярких красках самой Красоты, и никогда еще Федор не чувствовал себя более умиротворенным. Во всяком случае, никогда за последние четыре года.