Память до востребования(Фантастические рассказы и повесть) - Смирнов Сергей Анатольевич
Люся же подумала об аспиранте Окурошеве и из слов Ирмы Михайловны сделала вывод, что та приглашает ее к справедливому дележу.
В итоге между Люсей и Пыреевой состоялся такой вот изящный диалог.
Люся. Да, это очень хорошая запись, Ирма Михайловна.
Пыреева. И пометки образцово сделаны.
Люся. Да, и пометки хорошие.
Пыреева. Можно считать, что эксперимент проведен блестяще.
Люся. Конечно.
Пыреева. Запись можно сразу показать Ираиде.
Люся. Да, ей должно понравиться.
Обе остались очень довольны друг другом.
Пришло известие, что Ираида Климовна Верходеева «у себя». Несколько минут лаборатория напоминала всполошенный муравейник. В кабинет же начальницы входили тихо, гуськом, без суеты. Собрались все, кроме аспиранта Окурошева и Люси. Николай со срочным заданием был послан к Свете Коноваловой, материально ответственной лаборатории, а Люсю Ирма Михайловна, не без умысла, спешно отправила в местную командировку. Люся вновь осталась довольной, решив заодно заскочить в парикмахерскую.
Верходеева говорила с обыкновенным своим выражением на лице: с улыбкою тибетского ламы и змеиной неподвижностью во взоре. Она отдала несколько распоряжений по текущим делам, а на десерт по привычке готовила профилактическую порку.
К ее приятному изумлению и мимолетному в то же время невольному неудовольствию порка на этот раз не удалась.
Спросила она, к примеру, Бориса Матвеевича, как поживает его отчет, а тот вдруг на тебе — выдернул отчет жестом фокусника из своей папочки и подал. При этом он живо осмотрелся по сторонам и остановил боковой взор на Ирме Михайловне.
Верходеева дважды пролистала отчет и пристально посмотрела на Хоружева.
— А кто вам так красиво печатал? — на ее губах медленно возникала приветливая улыбка.
— А что… да хоть и жена… Почему бы и нет.
Борис Матвеевич стрелял глазами сразу по двум целям: по Пыреевой и по Оле. Нужно было заметить реакцию обеих. Оля, щурясь, подпиливала под столом ногти и на слова Бориса Матвеевича даже бровью не повела. Ирма Михайловна снисходительно улыбалась.
«Черт их, баб, поймет, — досадливо подумал Борис Матвеевич. — Все равно подбросили они. Кому еще? Сами признаются».
Поинтересовалась Ираида Климовна, как обстоят дела у Пыреевой. Дела у нее обстояли как нельзя лучше. Качество записи биотоков мозга шишкохвостого геккона превосходило все мыслимые стандарты.
— Долго вчера с Люсей возились, — рассказывала Ирма Михайловна. — С наводкой никак справиться не могли… Но ничего, вывернулись. Хорошая запись, хоть на конгресс в Швейцарию вези.
Ираида Климовна недоверчиво кивнула.
Дошла очередь до Елены Яковлевны Твертыниной, и она тоже смогла похвастаться успехами. К ней поступил новый террариум с двумя парами варанчиков, была отпечатана программа работ. Об одном лишь Елена Яковлевна умолчала, но вовсе не из какого-либо расчета, напротив — в силу совершенной своей непосредственности. Дело в том, что и новый террариум, и готовые бумаги появились утром в комнате Твертыниной как бы сами собой, словно их подбросил некий доброжелатель-инкогнито. Не только с программой экспериментов, но и вообще с их замыслом Твертынина познакомилась сегодня впервые. По правде говоря, варанчики были заказаны давным-давно, больше года тому назад, и Елена Яковлевна успела о них позабыть. Тем не менее утренний сюрприз не вызвал у нее никаких особых чувств — ни удивления, ни радости. Лаборантка Твертыниной Марина Ермакова, дочка подруги детства, была девушкой очень прилежной и деловой. Елена Яковлевна доверяла ей как себе самой и за все старания Марины привыкла даже не благодарить ее, считая свои хлопоты в равной степени и Мариниными. К тому же девушка интересовалась наукой, училась на вечернем отделении педагогического института, и любая работа, по верному мнению Елены Яковлевны, шла ей на пользу. Сейчас Марина была в отпуске, однако ничто ведь не мешало ей незаметно помочь Елене Яковлевне, особенно в отчетную пору.
Инженер Гулянин также не отстал от коллектива. Вся требовавшая осмотра или ремонта аппаратура, собранная за квартал на стеллажах его комнаты, сегодня утром вдруг оказалась исправной… Изредка приборы, особенно отечественные, приятно удивляли чудесными самоисцелениями, а потому инженер Гулянин никакой мистики в событии не усмотрел и был только рад возможности выполнить свою главную функцию — доложить начальству об исправности оборудования.
Посланный по срочному делу аспирант Окурошев забежал сначала в буфет перекусить, а затем явился по назначению.
…Накануне, под конец прошлого рабочего дня, инженер Гулянин по просьбе Светы Коноваловой вывез энцефалограф фирмы «Альвар» в сарай для списанной аппаратуры. Теперь дело стало за молодым и сильным аспирантом: энцефалограф требовалось разбить.
Света, зайдя в свой кабинет чуть раньше Окурошева, ужаснулась: в комнате густо клубилась пыль, дышать было нечем. За окном ковырял почву и песок ржавенький экскаватор, там велась работа по плановому благоустройству территории института. Света кинулась к окну и прокричала, перекрывая грохот бездушного механизма:
— Эй, вы там! Сколько ж можно! Вчера вы эту кучу туда навалили! Сегодня — сюда! Вы что, издеваетесь?!
Экскаваторщик расплылся в добродушной довольной улыбке. Потом парень опустил ковш и заглушил мотор.
— Зря шумите, девушка, — примирительно обратился он к Свете. — Мне велено, я копаю. Нам тут делать нечего, вот прораб и ищет, чем бы озадачить… На чаек пригласили бы, что ли. На лягушек ваших глянуть…
Света захлопнула окно и отвернулась.
— Меня вот послали, — сообщил аспирант Окурошев, морщась и покашливая.
Света указала на дверь и сердито подтолкнула Окурошева к выходу. Оказавшись в коридоре, оба с минуту переводили дыхание.
— Нахал, — сказала Света по адресу экскаваторщика. В голосе ее слышалось запоздалое кокетство. — Ну ладно… Спортом занимаешься?
Николай пожал плечами:
— Бегал раньше.
— Вот тебе ключ от сарая. Там в правом углу кувалду найдешь. Возьми и расколоти быстренько энцефалограф… наш который, «альваровский», списанный. Хорошенько разбей. Потом отдашь ключ. Я буду в двести восьмой.
Окурошев, выпучив глаза, смотрел на Свету.
— Ничего себе, он же совсем новый! На нем же почти не работали.
— Ну, мало ли. — Света дернула плечиком. — Списан — и дело с концом. На той неделе еще новее привезут.
— Ломать-то зачем? — недоумевал Окурошев.
— Как это «зачем»? — уже начала сердиться Света. — Списан ведь. Надо расколотить, чтоб не растащили. Казенное же добро. Что ж непонятного?
— Так зачем нам еще один, новый? — не отставал аспирант. — Этот только-только разработался. Я же с ним возился — отлично «пашет».
— Ну зануда! — охнула Света. — Мало ли, что «пашет». У нас ведь дотация. Не представим полной сметы — в следующем году средства срежут, да еще и заклюют. С Ираидой потом скандала не оберешься. Опять не понятно?
— Но ведь можно его кому-нибудь передать. Больнице… куда-нибудь в область, например. Зачем ломать?
— А кто этой передачей заниматься будет? Одних бумаг… Нет таких инстанций… Коль, не мучай меня. Давай действуй, все равно больше некому.
Энцефалограф стоял посреди сарая. Жалкий, словно верный пес, брошенный бессердечными хозяевами. Окурошеву стало стыдно и противно заниматься грешным делом, будто его и впрямь попросили пристрелить обреченную собаку. Минут пять он страдал и злился на весь мир, на организацию науки в их институте, на свое начальство, наконец, на Свету и только на нее одну, потом снова на весь мир. Он даже решил пойти прямо с кувалдой в руках к Верходеевой и заявить ей все, что он думает по поводу такого вандализма. Сам собой возник красивый обличительный монолог, который наверняка бы восстановил справедливость. Теперь Окурошев глядел на аппарат с любовью отважного защитника. Он воодушевился было, но, трезво оценив силу противника и масштабы бюрократической топи, вновь приуныл. Железная ручка кувалды холодила пальцы, и словно бы с этим холодком проникла в голову жутковатая мысль: а ведь какое варварское, пакостное и пьянящее наслаждение можно испытать, если размахнуться с плеча да со всей силы… чтобы брызнули из-под тяжелой болванки всякие стеклышки, кнопочки… Окурошев ощутил на себе чей-то холодный, колючий взор и судорожно огляделся… Никого.
