Игорь Бирюзов - Акция

Бирюзов Игорь Владимирович

Акция

Я, опустошенный до крайней степени, сидел на большом ковре, непроизвольно перебирая пальцами густой белый мех, когда-то согревавший живое существо. Привалившись спиной к стене, обитой красным атласом, я отрешенно смотрел на все происходящее. Множество красиво обрамленных золотом зеркал лежали разбитыми на полу. Меха, платья, дорогие украшения — все скидывалось в одну кучу. Числяне в полицейской форме носились по дому, устраивая невообразимый шум, отдававшийся в моем мозгу болезненными импульсными толчками. Весь мой организм требовал покоя. Огромная, не объяснимая никаким законом, усталость свалилась на мое изможденное тело, и я начал терять ощущение реальности происходящего.

Последнее, что я заметил в полузабытьи, — это направленные на меня деструктаторы, готовые в любую секунду выпустить свой смертельный импульс. Каждая клетка моего организма требовала покоя. Я закрыл глаза, а память непроизвольно стала извлекать из своих тайников картинки моей короткой жизни, зафиксировавшие в разном объеме различные периоды и события. Картинки отражались в моем сознании в строгой временной последовательности. На внешние факторы организм полностью перестал реагировать…

Мою мать с отцом предупреждали, что им опасно иметь второго ребенка. Но разве можно давать подобные советы молодым и любящим друг друга числам и верить в их послушание?! И они пошли на этот поступок, достаточно рискованный с их стороны. Я родился от суммирования 36-го и прекрасной 10-ки и деления их пополам. 23-й…

Всю жизнь я терпеть не мог свое число. Хотя, возможно, на меня давит груз воспоминаний, и я воображаемое выдаю за действительное? Не знаю…

В предшкольное детское учреждение всех брали с одного года. Редко кого воспитывали в домашних условиях. Не с кем было оставить детей. Все мало-мальски способные к труду работали. В ту пору одним из самых правильных считался лозунг «Наше старшее поколение — лучшие рабочие кадры государства». Потом, видимо, руководители почувствовали, что создается некоторое пренебрежение к среднему поколению и изобрели новый лозунг «Даешь рабочих лидеров». Впрочем, законы и инструкции остались теми же.

Воспоминания давались с трудом. Очень трудно оказалось вырвать из плена памяти те давнишние события…

Детское учреждение. Навсегда запомнилось подключение к ячейке со своим номером. Нажатие кнопки, загорание красной лампочки, пауза, затем яркое свечение зеленой лампочки и проход внутрь открыт. Я всегда очень радовался зеленой лампочке. Мне она всегда казалась добрым волшебником, каждое утро встречающим меня и как бы зорко окидывающим взглядом, в котором читался вопрос: «Ну, во что ты сегодня собираешься играть, малыш, в конструирование биссектрис или в разложение по составляющим?» Хотелось крикнуть: «Конечно, по составляющим, это ведь так интересно». Лампочка, однако, быстро гасла, и я спешил в заветную синюю комнату, где мы проводили весь свой день.

Я помню, как воспитательница с красивым лицом по утрам нам рассказывала что-то интересное. Этот ритуал происходил каждый день. Я, правда, почему-то засыпал, забравшись на задние ряды, под мягкий мелодичный голос воспитательницы.

Уже в более позднем возрасте мне запомнилась старая уборщица с четырехзначным номером, то ли 2356-м, а может быть, 5326-м. Всегда изможденная и непрерывно кланяющаяся нам, двузначным и трехзначным, она все время шептала что-то одними губами. И вот один из нас решил пошутить. Принес маленький, со спичечную коробку, магнитофон и ухитрился записать шепот уборщицы. Затем усилил его, убрал шумы и включил на полную громкость прямо перед самым ухом уборщицы. Все услышали громогласное: «Дай бог здоровья товарищу Первому». Смеялись мы долго. Правда, и уборщица и шутник — талантливый ребенок с золотыми руками, куда-то исчезли. Но разве нас могло это интересовать в то время, когда можно было выложить асимптоту, а при хорошем расположении духа у воспитательницы, подбить вражескую космическую тарелку, зигзагообразно летающую по дисплею компьютера.

Больше, вроде бы, в этом учреждении ничего значительного не происходило. Хотя нет. Память подсказывает еще один случай. К нам приезжал солидный числянин и спрашивал, кто кем хочет быть. Все, конечно, кричали: «Космолетчиком, кибернетиком, симметристом и так далее». А я встал и, не знаю почему, сказал: «Хочу быть похожим на Вас. У Вас такой красивый галстук».

Солидный числянин немного покраснел и спросил у воспитательницы:

— Какой номер у этого шустрого ребенка?

— 23-й.

— А-а-а. Понятно.

Он вынул из внутреннего кармана пиджака блокнот с ручкой и что-то быстро записал туда. Солидный числянин стал последним в цепи моих воспоминаний о предшкольном периоде.

В самом центре столицы, возвышаясь над трехметровой кирпичной стеной, окрашенной в ослепительно белый цвет, расположилось десятиэтажное здание из стекла и бетона в форме куба. К парадному входу здания от мощных железных ворот, словно прорубленных в стене, вела широкая асфальтовая дорога, радовавшая безукоризненно ровной поверхностью. У дверей правительственного дома, удивлявшего своей архитектурной простотой, стояло два могучих числянина, проверявших документы у посетителей.

Празднично одетого числянина никак не хотели пускать внутрь здания, что вызывало яростное возмущение.

— Да вы что, издеваетесь? Мне к 9-му надо попасть по важному государственному вопросу. Я четыре месяца собирал справки, чтобы меня пропустили через контрольно-пропускной пункт стены.

— У них там одни инструкции, а у нас — другие, — вяло, как от комара, отмахивались от назойливого посетителя швейцары с безликими выражениями. Они стояли невозмутимо и, похоже, больше не собирались разговаривать с нахальным числянином.

— Но я должен знать, почему меня сюда не пускают? — швейцары молчали.

— Нет, вы ответьте мне на мой, прямо поставленный, вопрос?

В посетителе неумолимо проглядывала нервная суетливость, особенно заметная на фоне спокойных гигантов-швейцаров. Один швейцар нехотя повернул голову и, брезгливо сморщившись, процедил:

— У тебя, с-с-сука, параграф…

Посетитель как-то сразу сник, постоял некоторое время с опущенной головой и, сгорбившись, медленно побрел к воротам.

4-го, случайно заставшего неприятную сцену у дверей здания, возмутило увиденное. «Придется специально собираться нам, государственным руководителям, не пожалеть своего драгоценного времени и издать указ о пропуске посетителей с другой стороны здания. А то скандалят и портят с утра настроение. А настроение, после входа в правительственное учреждение, перестает быть лично моим. Оно становится государственным. Да, именно так, государственное настроение. А этот крикун, испортивший мне государственное настроение, становится автоматически преступником и не каким-нибудь жалким уголовником, а государственным преступником».