Станислав Соловьев - Поездка в Ютиссаггар

Соловьев Станислав

Поездка в Ютиссаггар

Cтанислав СОЛОВЬЕВ

Поездка в Ютиссаггар

рассказ

(Сууварские хроники)

Сон был тяжелый, душный, весь какой-то путанный. Он давил на грудь, словно грузная подушка из перьев пехху. Он сжимал сердце, и оно вырывалось из груди как птица пехху, лишённая перьев...

Сначала ему снились грозовые облака.

Они были рваные, они были разноцветные, они клубились и нависали над ним смеялись, ревели, пели песни на незнакомом языке. А внизу был красный снег, и то, что ему показалось кровью, оказалось на вкус вином, похожим на кровь. Большой дом хлопал ставнями и дверями, дом собирался взлететь, он угрожал ему своей массивностью и той тайной, которая скрывалась в его холодных залах. И он бежал по красному снегу, он падал, но все двери были закрыты, и как ни старался отворить их - бронзовые поручни лишь обжигали его ладони нестерпимым холодом. Голый, посиневший от пронзительного морозного ветра, покрытый инеем стоял и задыхался у стен хозяйского дома...

А потом он, почему-то, очутился внутри, хотя не открыл ни одной двери и не заглянул ни в одни окна. Всё здесь было затхлым и сгнившим: тёмно-бордовые балахоны, шторы, занавеси, ковры, точеные молью... Его ждали четверо, сидя за дубовым столом: Хайем, главный министр, - с тёмным отёкшим лицом; распорядитель двора Голон - с отрубленной головой в руках; государственный казначей Раен, весь утыканный стрелами и потому похожий на лесного ежа; коннетабль Келе, залитый кровью - с вытекшим глазом и без правой руки. "Вы не можете меня напугать - вы давно мертвы! Вы мертвы!.." - хотел он кричать, но что-то сдавливало его рот, и он только мотал головой из стороны в сторону как обезумевшая лошадь. "Мы давно ждали тебя", - сказали они. - "Ты всё время опаздывал. Ты вёл себя как мальчишка". Они удручённо кивали головами - даже толстый Голон и тот судорожно поднимал и опускал свою отрубленную голову: вверх-вниз, вверх-вниз... "Сасер, мы смещаем тебя - ты предал своего Хозяина..." "Нет!" - хотел закричать он, - "Вы мертвы, вы не можете, вы мертвы..." Но то, что он считал криком, был только хрип, раздирающий плотно сжатые губы. Ему было стыдно, стыд и ужас наполняли его, ужас перед тем, что должно случится, что сейчас неотвратимо произойдёт. Он знал, - не видел, - а именно знал, что большие парадные двери медленно раскрываются, и в зал заходит сам Хозяин - в длинных золотых одеждах. И в руках его массивный ключ. Но лицо Хозяина было его лицом, и почему-то он считал, что отныне это лицо Хозяина, а не его лицо. Его душил ужас, и от отчаяния, что сейчас, вот-вот, произойдет что-то неминуемое, стон вырвался из груди, и разодрал её в кровавые клочья...

Он стонал, стонал, зная, что уже просыпается, что находится не в том чудовищном доме из кошмарного сна, а у себя - в своей опочивальне. Ужас медленно покидал его, вытекал вместе со сном, стекал - слюной изо рта, потными ручейками по щеке...

Уже утро. Сасер, очумело тряся головой, приподнялся на подушках. В голове шумело, все кости ныли, и было непонятно, что лучше - навсегда остаться в этом изматывающем сновидении, или вот так проснутся. Мутными от сна глазами видел, как дверь в опочивальню приоткрылась, и в открывшуюся щель просунулось испуганное лицо адъютанта.

"Оставь меня" - хотел ему сказать Сасер, но вместо этого он услышал захлёбывающееся карканье птицы пехху. Он набрал воздуха в лёгкие и прохрипел: "Вон отсюда!" Голова исчезла. От хрипа в горле саднило. Сасер обводил очумелым взглядом опочивальню: ничто не напоминало ему того страшного зала из сна. Она ничем не походила на покои Хозяина. Это его успокоило: вот его дубовый шкаф, вот его низкий столик в углу, вот его медное судно на полу, вот его коричневые шторы, через которые пробивался луч утреннего солнца... Всё было знакомо, всё было привычно, всё было как всегда.

Сасер выплюнул прядь волос: это она забила ему весь рот и не давала говорить. Вытер руками лицо и посмотрел на руки. Руки были мокрые, и они заметно дрожали. Спать совершенно не хотелось. Он вяло подумал: сейчас придётся звать этого ублюдка, умываться, приводить себя в порядок, одевать опостылые коричневые одежды, есть без всякого аппетита, а потом слушать сводки, подписывать документы, ехать... Ничего не хотелось. Хотелось сидеть вот так день, два, год, целую вечность. Сидеть, не делая никаких движений. Как соляной столб, как каменный идол, как надгробие самому себе...

Сасер смотрел на свои ноги - худые, бледные, покрытые сетью разбухших вен и редким седым волосом. Эти ноги внушали ему отвращение. Словно не его это были ноги, словно это не он, а кто-то другой - старый, немощный, насквозь больной и смертельно уставший человек. Жалеть ноги не было никаких сил, и Сасер позвал адъютанта.

Сразу же в комнате возникло движение. Проворный Ютислаех первым делом поднёс лохань с ледяной водой. Он уже давно знал привычки Генерального инспектора: вода настолько была холодной, что в лохани даже плавали кусочки льда. Наклонившись, в водной ряби он увидел бледное худое лицо, испещренное глубокими морщинами и рябое от розовых веснушек; на лбу и на щеках прилипли клочья редких седых волос. Больше всего это лицо походило на лицо покойника. Сасер набрал в ладони пронзительно холодную воду и с ожесточением растёр лицо. Лицо обожгло, оно онемело от холода, но остатки сна покинули его - только теперь он окончательно проснулся. Вытерся колючим полотенцем, долго растирая лоб, щеки, глаза, подбородок. Безучастно он наблюдал, как Ютислаех заплетает его мокрые волосы в плотные косицы - по варварской моде. Правда, не по моде их было расплетать каждый день на ночь, - Оотобакаам всю жизнь ходили с такими косицами, для пущей надёжности смазывая их конским жиром. Ему же было крайне неудобно спать на тугих косицах, и потому он приказывал каждый вечер расплетать их. Правда, никто об этом не знал, кроме него и Лае.

Адъютант ловко стянул с него ночную рубаху и натянул дневную нижнюю рубашку - тёмно коричневого цвета, положенную для всех местных "слуг Императора". Сасер с полным безразличием наблюдал, как Лае устанавливает столик, приносит завтрак.

На завтрак была речная рыба и лепешки из восточного зерна. Сасер без воодушевления посмотрел на рыбу: есть ему совершенно не хотелось. Мясо, яйца и молочные продукты шли как провиант для Имперской армии. Таким, как он оставалась рыба (букнеркцы её терпеть не могли) и дрянные лепешки из восточного зерна. Сасер поковырял вареную рыбину, проглотил пару кусков (кости заботливо вытащил адъютант). С отвращением прожевал, проглотил и отодвинул тарелку. Взял в стакан с целебной водой, минуту тупо рассматривал его, а потом приказал принести рюмку букнеркской "сухой воды". День предстоял длинный и тяжелый, а настроение было препакостное. Сасер опрокинул в рот рюмку, и жидкость, обжигая рот и гортань, горячим шаром покатилась куда-то вниз, в область живота. Только теперь понял, что озяб. "Сухая вода" сделало своё дело: ему стало теплее. Сасер подождал, когда спирт перестанет обжигать гортань, и взял стакан с целебной водой. Он мелкими, долгими глотками пил её. Не спеша поставил пустой стакан на стол, минуту-другую бездумно смотрел в окно - просто ждал, когда утихнет дрожь в коленях, и станет теплее в груди. Адъютант незаметно прибрал стол, и уже стоял в ожидании дальнейших приказаний стройный, молодой, смуглый ублюдок, рождённый от какого-то букнеркского офицера. Сасер моргнул, и приказал нести бумаги.