Майкл Кэнделл - Собаки, кошки, попугаи и другие

Майкл Кэнделл

Собаки, кошки, попугаи и другие

– Где ты пропадал? - с места в карьер обрушивается на меня она. - Дуралей ночью опять на пол кучу навалил. И Билли не показывается и даже не звонит. Ну ладно, рано или поздно он все равно объявится, и тогда головомойки ему уж точно не миновать. А ты, Марти, бери побыстрей швабру и наводи порядок. А то здесь так смердит, что все покупатели разбегутся. Свое «Где ты пропадал?» она произнесла таким тоном, будто во всех бедах виноват один лишь я, и оттого я говорю обиженно:

– Извини, Сьюзан. Но разве ты не знаешь, как тяжело добраться до магазина по нашей говенной дороге?

Сьюзан ругательств на дух не переносит, но изредка, вот как, к примеру, сейчас, я бываю в дурном настроении и удержаться тогда нипочем не могу. Тем паче, что прав - дороги были неважнецкими еще во времена моего детства, а сейчас на них вовсе не протолкнешься. Это все из-за того, что поглазеть на инопланетянина ежедневно отправляются и туристы, и всякие «шишки» из правительства, и ученые, но, поверьте мне на слово, узенькие кривые дороги на Северном Побережье не приспособлены для такого наплыва автомобилей. Вот и сегодня, например, из-за пробки на автостраде № 25-А автобус тащился от Эхо-авеню до Миллер Плэйс Роуд больше получаса. А ехать-то было всего ничего - один квартал! Люди же все рвутся и рвутся через наш городишко, Вэйдин Рива, в Шорехам, хотя без специального документа полицейские пропустят тебя не дальше Врукхэвенских лабораторий, где за приличную сумму покажут всего лишь шоу об инопланетянине. А я из-за этого наглотался автомобильных выхлопов, так что голова разболелась, как никогда раньше, и потому сейчас был вконец выбит из колеи. Головная боль - мой заклятый враг, хуже простуды и лихорадки, а все потому, что вырастает она из самой сердцевины мозга и не покидает меня целыми сутками.

Сказав «по говенной дороге», я сразу же прикусываю язык, потому что знаю, продолжи я в том же духе, мне несдобровать. Вообще, хотя ростом Сьюзан не выше пяти футов и двух дюймов, а весом самую толику тяжелее ста фунтов, связываться с ней решаются немногие, и даже ее собственные дети не дерзят ей, а ведь старший, Барри, уже ходит в восьмой класс. Прежде, помнится, Барри играл со мной, но когда подрос, стал меня стесняться, что вполне понятно, поскольку подростки вечно стесняются всего на свете и порой даже себя самих.

Так вот, убираю я, значит, за Дуралеем, а он, бедолага, стоит, поджавши хвост, и тут в магазин входит тот парень. По его походке и прищуренным глазам, и вообще манере держаться я сразу догадываюсь, что он ученый. Оглядев мельком торговый зал, он морщится от запаха. Мы, конечно, используем и кондиционер, и освежители воздуха, и хвойные экстракты, но воняет здесь все равно изрядно. Хотя, на что он надеялся, отправляясь в зоомагазин?

– Не подскажешь, как найти Немецкие Деликатесы Оскара? - спрашивает он меня.

Я, продолжая орудовать шваброй, объясняю ему, что раньше так назывался магазинчик рядом с почтой, но сейчас его там уже нет, потому что он стал одним из отделов нового супермаркета, который недавно построили на шоссе № 25-А прямо на том месте, где прежде была персиковая ферма, но и той фермы на этом месте тоже нет, потому что владельцы продали ее и укатили во Флориду; сейчас из наших мест многие перебираются во Флориду, но это не для меня, ведь я привык жить здесь.

Понял меня ученый, наверное, лишь отчасти, потому что он ни с того ни с сего вдруг показывает на Дейзи и спрашивает:

– Это попугай?

А Дейзи суматошно мечется по своей клетке - она всегда волнуется, едва завидев швабру. Сьюзан считает, что это оттого, что Дейзи, когда она была еще только птенцом, наказывали шваброй, но такое вряд ли возможно; по-моему, даже у самого подлого негодяя не поднимется рука на крошечного попугая. А как, по-вашему, прав я или нет? Хотя, с другой стороны, на свете полно всяких уродов, вспомнить хотя бы Шмидтов и то, что они творили со своей дочерью-крошкой. Историю о них я прочитал в последнем «Ньюсдэйе» раз, наверное, десять, и от этого желудок у меня едва не вывернулся наизнанку, а руки стали такими потными и дрожали так сильно, что я весь вечер не мог ничего делать.

– Это попугай, - подтверждаю я.

– Я и не знал, что они так громко кричат, - удивляется посетитель.

– Они не кричат, а разговаривают, - возражаю я.

– От такого разговора хочется на стену лезть, - говорит он. Я пожимаю плечами - мол, каждому свое.

– Если его крик - это разговор, то о чем он толкует? - интересуется посетитель.

Я понимаю, что попугаи ему нравятся, хоть он и сказал, что от крика Дейзи ему хочется лезть на стену. Люди обычно любят попугаев, и это, думаю, потому, что попугаи ведут себя скорее как собаки или кошки, чем как птицы.

– Дейзи не он, а она, - объясняю я, а сам протираю при этом пол. - И говорит она много всякого разом. Во-первых, что я опять пользуюсь шваброй. Сьюзан - хозяйка магазина - считает, что прежний владелец бил Дейзи шваброй, но это - всего лишь теория Сьюзан, а не моя. - Ученый улыбается, я, тоже улыбаясь, продолжаю: - Если вы спросите меня, то, по-моему, Дейзи просто интересуется тем, как устроена швабра. Попугаи вообще очень умные. У них самый высокий коэффициент умственного развития из всех птиц. Помнится, я об этом читал где-то. Наверное, даже в энциклопедии. Не спорю, вороны - тоже умные птицы, но попугаям они и в подметки не годятся. Хотя многие считают иначе, но это потому, что о воронах люди кое-что знают, а о попугаях - почти ничего. Если вас интересует мое мнение, мистер, то знайте, Дейзи любопытно, как я выкручиваю швабру. Я это заключил из того, что она всегда, когда я это делаю, склоняет голову и внимательно на меня смотрит.

Умница Дейзи наклоняет голову и внимательно смотрит на меня, будто специально показывает ученому парню, что я имею в виду. Да, попугаи - действительно птицы смышленые, до того смышленые, что порой мне кажется, что они понимают каждое произнесенное нами слово.

– Вам интересно, что еще она говорит? - продолжаю я. - Она хочет полетать и просит нас хотя бы на время выпустить ее из клетки, но сделать этого мы не можем, потому что в магазине посетители.

– Так она кусается? - спрашивает ученый, с интересом глядя на Дейзи.

– Нет, мистер, не кусается, - уверяю его я. - Она лишь самую малость клюется, но клюв у нее, как и у всех попугаев, сильный, и потому, если она вас все же тюкнет, то вполне может потечь кровь, а Сьюзан вовсе не хочется, чтобы вы подали на нее в суд. Сьюзан очень печется о своем магазине. Оно и понятно: ей надо оплачивать обучение детей в колледже.

– А что еще говорит Дейзи? - спрашивает ученый, снова улыбаясь. Он, конечно же, в душе потешается надо мной, но я не против, поскольку знаю, что не всякий, кто потешается надо мной, желает мне зла. Когда я был помоложе, мне часто доставалось, потому что я чувствительный, как радар. Ученый парень непрерывно щурится, да и левый глаз у него изредка подергивается, но это вовсе не значит, что он желает мне зла, а если бы желал, я бы об этом уже догадался.