Елена Горбачевская - Подумаешь, какие-то шарики…

Елена Горбачевская

Подумаешь, какие-то шарики…

1

На суку огромного векового дуба, нависшем над соломенной крышей маленькой, убогой, почерневшей от времени избушки, сидела и громко каркала ворона. Похоже, просто-напросто приветствовала наступление весеннего утра и солнышко, наконец пригревшее землю.

Драдзикодора нехотя приоткрыла один глаз. И что эта серая тварь там разоряется?

Она уже давным-давно забыла то время, когда утро несло ей радость, когда пробуждающееся солнце и поющие птицы наполняли душу ликованием , а тело — радостной энергией. А, полно, было ли это хоть когда-нибудь? Она не помнила. Она многого уже не помнила. И даже забыла, что именно она забыла из того, что когда-то знала. В этом есть своеобразная прелесть склероза — не отдаешь себе отчета в том, что теряешь.

А ворона все никак не унималась. Ладно бы, что путное сообщила, а так городит какую-то чепуху, поспать не дает.

Драздикодора с отвращением посмотрела на серую мглу утра за мутным пузырем окошка и слегка поежилась. Бр-р-р! Там, наверное, холодно! Впрочем, уже давным-давно ей было холодно практически всегда и везде независимо от погоды. Ну, а вставать по утрам она не любила даже в лучшие свои годы, это она помнила прекрасно несмотря на никудышнюю память. Но сегодня, она почему-то точно это знала, ей обязательно нужно было подняться пораньше, предстояло сделать что-то важное. А вот что именно — с этим уже сложнее, тут вступал в свои права Его Величество склероз. Но, она точно это знала, когда придет время, она все четко вспомнит.

Только вот выбираться из постели было все равно неохота.

Из-под грязного лоскутного одеяла нерешительно выпросталась худющая морщинистая ступня с распухшими суставами и осторожно потрогала пол.

Пол как пол, точно такой же, как и десять лет назад. Или сто, какая разница.

Наконец, Драдзикодоре удалось преодолеть приступ утренней лени и выбраться из постели. Чтобы прийти хоть в какое-то подобие хорошего настроения, она попыталась потянуться, но тут же охнула и закряхтела, будто бы сломавшись в пояснице. Опять проклятый радикулит прихватил!

Согнувшись в три погибели, держась рукой за поясницу и приволакивая левую ногу, она поплелась к умывальнику, что-то бормоча под нос. Но это куриное отродье, несмотря на истошное карканье своей дальней родственницы, не торопилось просыпаться, и поэтому пришлось пару раз как следует врезать по стенке избы более-менее работающей правой ногой. Тут же послышалось возмущенное простуженное кудахтанье, и из умывальника полилась струйка воды.

— Потеплее, потеплее воду давай! — сварливо проскрипела Драдзикодора. — И пол потеплее сделай! Совсем со свету сжить меня хочешь, хибара проклятая!

Ответом было возмущенное кудахтанье, которое, впрочем, довольно быстро заткнулось.

Драдзикодора нехотя плеснула себе в лицо водой. Она даже не понимала толком, зачем это делает. У нее были более чем упрощенные понятия о гигиене, и утреннее умывание уже давным-давно превратилось из необходимости в какое-то подобие очередного магического ритуала. Точно также отрешенно она плеснула еще одну горсть воды и принялась растирать ее по физиономии замусоленным рукавом ночной рубашки, которая с наступлением дня приобретала функции платья. И тут ее взгляд упал на допотопное зеркало, мутное и засиженное мухами, которое с незапамятных времен висело над умывальником и было одним из немногих предметов, не являвшихся частью самой избы. Чтобы было лучше видно, она слегка поплевала на его поверхность, потом задумчиво растерла все тем же видавшим виды рукавом.

В неверном утреннем свете на нее глядела коричневая морщинистая физиономия, обрамленная седыми космами давным-давно не мытых и не расчесываемых волос. Из-за отсутствия зубов рот выглядел провалом, и на всем лице, напоминавшем мумию, живыми были только маленькие, острые черные глазки.

Несколько минут Драдзикодора внимательно всматривалась в собственное отражение, потом плюнула, и, даже не став вытирать, отвернулась и поплелась в угол, служивший кухней.

Так было практически каждый день, только она этого не помнила. Как и не помнила того, как она выглядела раньше. А было ли это раньше? Иногда погожим весенним деньком, когда на деревьях только распускаются первые листочки, и весь лес стоит, словно погруженный в зеленоватую дымку, ей вспоминались прежние времена.

Вот и сейчас что-то смутное, едва различимое всплыло в ее восприятии. Какое-то яркое сияние на небе. Отблески, огромное количество сверкающих поверхностей и мерный гул. Что-то странное, непонятное, и вместе с тем — потрясающее ощущение гармонии. Чьи-то ласковые, добрые голоса. Мягко, но настойчиво они говорят, говорят… Что же такое они внушали? Ах, да. Как раз о ней, о гармонии природы, и шла речь. О слаженности, согласованности событий и явлений, происходящих в окружающем мире, об их взаимосвязи и взаимозависимости. Именно! Это понятие было самым главным в обучении, в том странном процессе, который происходил с ней и еще несколькими такими же, как она, молодыми девушками.

Или немолодыми? Может быть, она всегда была такой, как сейчас?

Нет, пожалуй. Себя-то она не помнила, но, словно смутные отражения в старом зеркале, вставали перед ее мысленным взором забытые лица, звенели молодые голоса. Кто они были такие? И кто были их учителя? Она не могла ответить на этот вопрос. Или никогда не знала, или давным-давно забыла.

С ними что-то делали. Сверкали разноцветные огни, порой слепили глаза. Что-то все время звенело и потрескивало, а порой слух ласкали звуки сладчайшей музыки. Были какие-то огромные ящики, в которые им нужно было залезать, странные комнаты, необычные постели и сиденья. И что-то все время происходило с ними, медленно, почти неуловимо, но неуклонно меняя саму их сущность.

Уже много лет она не помнила, как давно все это было. Двести, триста лет назад? Или все пятьсот? Она не имела понятия. Но это и не было важно. Ей даже и не нужно было все это помнить. Достаточно было того, что каждый свой вздох, каждый шаг она инстинктивно сверяла с понятием Гармонии и только им одним и руководствовалась. А обряды и заклинания жили в ней как бы сами по себе, ее память тут была совершенно ни причем. Когда Гармония требовала, она, Драдзикодора, автоматически вспоминала все, что нужно, и осуществляла.

И вот нынче она тоже проснулась с ощущением того, что надобно сделать нечто важное. Только вот что?

А ворона разорялась по-прежнему. Драдзикодора прислушалась. Что это она там мелет? Бабка прекрасно понимала язык всех птиц и животных, научилась ему тогда же, когда и заклинаниям, но сказать, что карканье вороны было сродни связной человеческой речи, был бы сильным преувеличением. Какие-то обрывки фраз, повторяемые в произвольном порядке до умопомрачения, бессвязные образы несли очень мало информации. И разобраться в ней можно было только если внимательно вслушаться. Сейчас она молола какую-то чепуху о твердых прозрачных каплях, которые делают люди. И что они в эти капли наливают воду. Капли в каплях, это очень забавляло птицу. И она до одури повторяла: «Капли в капли, капли в каплях!» С ума сойти можно!