Сергей Снегов - Эксперимент профессора Брантинга

Сергей Снегов

Эксперимент профессора Брантинга

1

Когда Генриха одолевала хандра – а это случалось регулярно после каждого завершенного эксперимента, – он сторонился людей. Даже сотрудники лаборатории старались в эти дни поменьше его беспокоить, а Рой вставал между ним и посетителями прямо-таки непреодолимым барьером. Любая мелочь раздражала Генриха, когда он впадал в такое состояние, – по мнению Роя, общение с другими людьми становилось для брата слишком трудным.

Собственно, Рой опасался не того, что Генрих может сорваться и наговорить посетителям грубостей. Дело обстояло как раз наоборот.

Генрих так боялся впасть в резкость, что становился преувеличенно мягким. Он быстро уступал, без сопротивления взваливал на себя и брата нежелательные задания, слишком легко давал отнюдь не легко выполнимые обещания. «Самая скверная твоя черта – это твоя поспешная доброта, когда ты не в духе!» – выговаривал Рой брату, и тот сокрушенно опускал голеву, если был и в этот момент не в духе, или с раскаянием отшучивался, если настроение выпадало хорошее.

И странное дело Сильвестра Брантинга – Рой долго вспоминал о нем с неудовольствием – свалилось на плечи братьев как раз в момент, когда Генрих после какого-то сложного эксперимента отдыхал в тоскливом одиночестве, а Рой, срочно вызванный на Меркурий, оставил его на три дня без опеки.

Генрих лежал на диване с закрытыми глазами и не то дремал, не то грезил в полной уверенности, что он один в своей комнате. Но когда он раскрыл веки, то обнаружил, что напротив в очень неудобной позе, словно на деревянном стуле, сидит в силовом кресле незнакомый мужчина.

– Что вы здесь делаете? – возмущенно спросил Генрих, вскакивая.

– Жду, пока вы проснетесь, – быстро ответил незнакомец. – Только это, только это, уверяю вас!

– Но я не сплю! С чего вы взяли, что я заснул?

Генриху показалось, что незнакомец растерялся. Он выпрямился, подумал, поджал губы и нерешительно сказал:

– Тогда… Нет, наверно, не так! Лучше по-другому… Да, определенно лучше! Значит, так: наверно, я просто жду, когда вы обратите на меня внимание.

– «Наверно», «определенно»! Способны ли вы объяснить, зачем явились ко мне?

Незнакомец оживился. Во всяком случае, в его голосе пропало напряжение. И сразу стало ясно, что он словоохотлив.

– Собственно, я только этого и желаю – объясниться. Не буду скрывать: ради объяснения я сюда и явился без приглашения и разрешения. И можете не сомневаться, объяснение будет искренним и полным, таким, я бы даже выразился, всеосвещающим… Вам не придется сетовать, что я что-либо утаиваю или недосказываю, или – говоря проще – искажаю.

Генриху страшно захотелось взять болтливого незнакомца за шиворот и добрым пинком выставить наружу. И тут Генрих, как он потом осознал, сделал первую грубую ошибку. Он испугался, что незваный гость догадается, какие желания пробудил в хозяине, и сказал с вымученной вежливостью:

– Я и не сомневаюсь, и ни на что не собираюсь сетовать. Но я не совсем ясно представляю себе, чем могу быть вам полезен.

Незнакомец сделал успокаивающий жест. Он был не старше двадцати пяти лет, подвижен, легко возбудим – разные выражения на его худощавом лице сменялись с такой быстротой, что начинало казаться, будто для каждого произносимого слова оно имеет особую гримасу. Генрих вскоре убедился, что гостя можно и не слушать, а только смотреть на него – по одной мимике угадывалось, о чем он толкует. Еще никогда Генриху не приходилось встречать столь нервно подвижного лица. Он подумал было, что гость просто кривляется – тело и руки он держал в послушании, не разрешая себе ни резких движений, ни чрезмерной жестикуляции. Интонации голоса тоже были гораздо беднее мимики.

– Меня зовут Джон Цвиркун, – представился гость. – Да, не буду скрывать: я – Джон Цвиркун. Джон Цвиркун, о котором вы столько слышали. Я понимаю, вам удивительно, что я начинаю с признания, но между нами недомолвок быть не должно, этого я не допущу.

Генрих напрягал все клетки памяти, но ни из одной не выдавливалось какой-либо информации о Джоне Цвиркуне. Гость был решительно незнаком Генриху. Среди гримас, с непостижимой быстротой сменявшихся на лице Джона Цвиркуна, промелькнуло и удивление.

– Вы забыли мою фамилию? Невероятно! Но Брантинга вы помните? Профессора Сильвестра Брантинга с Марса? Того самого, что вывел калиопис, знаменитое дерево, меняющее природу Марса. А я ассистент Брантинга, его любимый ученик – не единственный ученик Брантинга, этого я не утверждаю, нет, но единственно любимый и, так сказать, доверенный и наперсник. Зовите меня просто Джоном, я не люблю, когда со мной обходятся церемонно, у нас на Марсе обычаи проще, чем на Земле, гораздо, гораздо проще, смею вас уверить. Итак, я для вас отныне Джон, а вы для меня Генрих, дорогой друг Генрих!

Лишь теперь Генрих понял, кто к нему явился. Имя директора Марсианской астроботанической станции Сильвестра Брантинга было известно и на Земле.

Это он десять лет назад вырастил калиопис – ветвистое дерево с толстым стволом, с могучими корнями и физиологией, разительно непохожей на физиологию всех других растений.

Удивительным было уже то, что калиопис размножался спорами. И то, что он без затруднений рос в безводных пустынях, почти при полном вакууме, отсутствии освещения, при морозах, падающих ниже пятидесяти градусов.

Жизнестойкие в трудных условиях дальних планет растения выводили, кроме Брантинга, и другие земные ученые, но калиопис получился уникальным: никакому ботанику еще не удавалось столь совершенное создание. Гигантская корневая система калиописа не только поглощала соки грунта, но и выделяла свою клейкую, не замерзающую при морозах жидкость, растворяющую твердые частицы почвы и разлагающую почти все соединения, где имелись кислород, водород и углерод. Из высосанных в почве элементов калиопис выстраивал свой ствол, свои ветви и листья, а излишек выбрасывал наружу: вокруг каждого дерева стояло облако водяного пара, насыщенного кислородом и углекислотой. На многих равнинах Марса уже появились леса калиописа, непрерывно обогащающие скудную атмосферу. По расчетам, лет через пятьдесят атмосфера Марса должна была сравняться с земной по содержанию в ней кислорода и углекислого газа. Специалисты по Марсу предсказывали появление в будущем столетии на безводной ныне планете рек и озер, а впоследствии и морей – так много синтезировали и выделяли водяного пара разрастающиеся калиописовые леса.

Но не одно это научное достижение сделало Сильвестра Брантинга знаменитым. На одной из сессий Академии наук Брантинг предложил внедрить калиопис и на Земле. Ученые с редким единогласием восстали против его проекта. Жадно захватывающие земную почву калиописы быстро подавили бы всякую иную растительность. И так как калиопис рос и днем и ночью, и летом и зимой, то дыхание его вскоре изменило бы состав земной атмосферы, а это могло привести к опасным последствиям… «Переселение в древние времена в Австралию кроликов покажется безобидной шуточкой рядом с разведением в той же Австралии одной калиописовой рощицы», – высказался на сессии президент Академии наук Альберт Боячек. В другом выступлении старый ученый прибегнул к формуле более резкой: «Я скорей предпочел бы узнать, что нашу милую зеленую Землю засыпали чумными бациллами, чем увидеть на ней хоть один калиопис, который, не отрицаю, необходим и полезен на Марсе».