Юрий Нестеренко - Конец пути

Джордж Райт

Конец пути

Пурга свирепствовала уже третьи сутки. Ледяной ветер, не утихая ни на минуту, гнал на восток бесчисленные волны снега, словно задавшись целью стереть всякие следы жизни, восстановив повсюду непорочную белизну арктической пустыни. Голые ветви редких кустиков, еще поднимавшиеся кое-где из-под снега, вздрагивали под его яростными секущими порывами. Казалось невероятным, чтобы хоть какое-нибудь живое существо, даже и приспособленное самой природой к жизни в этих суровых краях, в такую погоду выбралось из своего логова в бушующую снежную мглу.

И тем не менее по бескрайней снежной целине медленно двигались две темные точки. Две крошечных фигурки, осмелившиеся бросить вызов могуществу стихии. Два существа, чьи далекие предки некогда спустились с деревьев знойных тропических лесов…

Вовсе не безрассудство гнало их вперед сквозь пургу; у них попросту не было иного выхода. Они шли пешком уже четыреста миль, с тех пор, как их упряжка провалилась в полынью, и их припасы были на исходе. За все это время они не встретили никакого жилья да и не надеялись встретить; они экономили, как могли, и теперь на двоих у них оставалось восемь сухарей и горстка муки. Но теперь, по их расчетам, они были уже недалеко от цели; однако пурга могла продолжаться еще неделю, и они не могли позволить себе дожидаться ее конца. Правда, в такую погоду ничего не стоило пройти мимо поселка, не заметив его; но тут уж приходилось выбирать между двумя рисками. В любом случае, путь их подходил к концу — так или этак.

Один из них брел впереди, согнувшись под тяжестью поклажи и на каждом шаге проваливаясь по колено в снег; второй ковылял сзади, уцепившись за веревку, обвязанную вокруг пояса первого, и стараясь попадать в его следы. Несмотря на то, что второй уже давно избавился от большей части своей ноши, он едва держался на ногах; если бы не веревка и не силы его более молодого товарища, он бы давно упал и остался лежать. Вот он сделал еще несколько шагов, мотаясь, словно пьяный, и наконец повалился в снег. Его товарищ, почувствовав, как натянулась веревка, обернулся и долгим взглядом посмотрел на упавшего.

— Ладно, Джим, — устало сказал он, — привал.

Он свалил с плеч рюкзак и принялся утрамбовывать площадку в снегу; затем отправился собирать топливо для костра. За полчаса ему удалось набрать достаточно веток, чтобы развести небольшой костерок. Заслоняя их своим телом от ветра и снега, он чиркнул спичкой. Его руки дрожали от голода и усталости, и спичка сломалась. То же случилось и со второй; третья погасла раньше, чем он успел поднести ее к растопке. Лишь с четвертой удалось разжечь огонь. В коробке оставалось еще семь.

Джим, все это время лежавший неподвижно, подполз к костру и вытянул к нему руки, не снимая рукавиц. Он безучастно смотрел, как его товарищ втыкает в снег у костра шесты и натягивает под углом одеяло, защищающее от ветра. Тепло, идущее от огня, отозвалось болью в обмороженном лице Джима, но на этом лице все равно отобразилось слабое подобие улыбки.

Его товарищ меж тем повесил над костром котелок, предварительно зачерпнув им снега. Когда вода закипела, он осторожно — с куда большей осторожностью, чем мешочки с золотым песком — развязал мешочек с мукой и высыпал в кипяток пару ложек. Получившейся жидкой похлебкой им предстояло довольствоваться до вечера. Едва блаженное тепло разлилось по внутренностям, как Джим заснул прямо на снегу.

Ему показалось, что его разбудили в тот же миг, однако, взглянув на догоравший костер, он понял, что прошло больше времени. Его спутник упаковывал одеяло. Пурга продолжала бушевать, и ветер снова вонзал в лицо тысячи ледяных игл.

— Пора, Джим. Вставай.

Джим уперся рукавицами в снег; лицо его исказила мучительная гримаса. Затем он покачал головой.

— Нет, Дик. Похоже, я отбегался. Иди один.

— Брось, Джим, — Дик присел рядом с ним. — Даром я, что ли, тащу тебя уже неделю? Теперь уже осталось всего ничего. Три, ну, может, четыре дня.

— Если мы вообще не проскочили поселок. Как будто в этом белом дерьме можно отыскать дорогу.

— Мы шли по компасу.

— А то ты не знаешь, чего стоит компас в этих широтах…

— Хватит брюзжать, Джим. Подымайся и пошли. Через три дня мы будем нежиться в тепле, пить виски и сорить деньгами направо и налево.

— Иди один, Дик. Со мной тебе не добраться. А один ты дойдешь. Ты молодой, сильный. Зачем тебе подыхать здесь.

Джиму было пятьдесят четыре; теперь он, впрочем, выглядел древним стариком — белые от инея брови, усы и борода резко выделялись на изможденном, растрескавшемся и почерневшем от обморожений лице. Его товарищ был вдвое моложе, но выглядел не намного лучше. Впрочем, если в глазах Дика все еще светилась упрямая решимость, то глаза Джима были словно проруби, которые все больше затягивал лед. И, посмотрев в эти глаза, Дик понял, что дальнейшие убеждения бесполезны. Ничто не может одолеть человека, пока он не сдался; но уж если он сдался — ничто не может его спасти.

Некоторое время оба молчали. Выл ветер.

— Я не могу вот так просто бросить тебя здесь замерзать, — сказал, наконец, Дик.

— Я, может, еще и не собрался помирать, — откликнулся Джим. — Отлежусь тут немного, подкоплю сил и пойду потихоньку. Авось и дойду. (Дик покачал головой, понимая, сколь нереальна эта надежда.) — Вот что мы сделаем, — продолжал Джим. — Ты иди, не жди меня. Но оставь мне половину еды, половину спичек и револьвер. Может, подвернется какой-нибудь зверь… А мою долю золота забирай. Если я не дойду, оставишь себе.

— Ладно, Джим. Но лучше тебе пойти со мной, право, лучше. Один ты не выберешься. Сейчас ты заснешь, тебя занесет снегом, и ты уже не проснешься.

— Собаки спят под снегом, и ничего.

— То собаки.

— Ладно, Дик. Хватит спорить. Делай, как я сказал.

Они разделили скудные припасы. Дика при этом не оставляло ощущение, что он делает глупость. Да, вот уже неделю он фактически тащил Джима на себе, и готов был делать это и дальше — но лишь до тех пор, пока у того сохранялся шанс выжить. Тащить на себе покойника лишь для того, чтобы предать земле в родных краях, было бы нелепостью — север быстро отучает от лишних условностей и сентиментальности. И точно так же нелепо было делиться с покойником последними спичками, провизией и патронами. А если Джим останется здесь, он покойник, и они оба хорошо это понимают. Но вот поди ж ты — старику вздумалось не только отказываться от реального шанса на спасение самому, но и уменьшать таковой для Дика… Наверное, самым правильным было бы наставить на Джима револьвер и сказать: «Или ты идешь со мной, или я стреляю. Считаю до пяти.» Но у Дика не хватило духу сделать это — тем паче что он понимал, что почти наверняка пришлось бы все-таки стрелять.