Александр Мазуркин - Житие Иса. Апокриф

Александр Мазуркин

Житие Иса. Апокриф

ПЕРВОЕ ПРИШЕСТВИЕ

1

«Было».

«Было ли?»

Человек создал собеседника. Им оказался черт, темный, прозрачный. Он шел рядом, закинув хвост на согнутую левую лапу; правой, как и путник, он опирался на посох.

Песок был оранжево-желтым, рассыпчатым и не пыльным — как в цветном сне. Раскаленное плотное небо синело печным изразцом. Только внизу, над черными стрелами кустов, торчащими взорванной железобетонной арматурой, дрожало марево зноя. Все это было так непохоже на пыльно-серый зной обыденности, что казалось нереальным.

«Ну…»

«Ну? — переспросил черт Иса — так звали обожженного, как глиняный горшок, путника. — Что будешь делать? Как твои просветительские намерения? Город-то впереди! Не вышибут ли тебя и оттуда?»

Он стоял, опираясь на посох; нестриженые волосы туго текли по иссеченному песком лицу и темно-коричневым, в полосах засохшей грязи, плечам, едва прикрытым обветшавшим плащом, таким же грязным, как и его тело, с которым эти лохмотья, казалось, составляли одно целое.

Мелкая рябь на склонах барханов лежала, как чешуя. Горячие следы, оставшиеся за ним, заполнял ленивый песок.

«Зачем ты здесь, положим, я знаю, — продолжал искушать черт, — и отмывать чужие мозги от копоти тебя никто не уполномочивал».

«Ты опытный демагог. Даже лексикон усвоил».

«Мы одни».

«И планета. И страна. И город».

«О, тебя понесло? Дальше пойдет о долге человека, который… а потому обязан и так далее… А кто тебя вышиб из Рета?»

«Что их осуждать…»

«Я о том же. Они привыкли к палке. Доброта для них — слабость. А ты мог бы устрашить. И они с восторгом пойдут за тобой. Но — не за человеком. А…»

«Замолчи!»

Солнце было еще высоко. Стояла звенящая тишина. Ис смущенно улыбнулся, хотя вокруг никого не было. Черты обожженного солнцем лица стали мягче.

«Так недолго до помешательства», — подумал он, покосившись на свою тень, где угол изодранной одежды, переброшенной через левую руку, казался диковинным хвостом.

Барханы сменились холмами. И когда он поднялся на плоскую неосыпающуюся вершину последнего из них, впереди задрожали рыжие и белые стены вожделенного города. За ними, замыкая горизонт, остро синели неровные зубцы гор.

Он шел, налегая на отполированную заскорузлыми руками до блеска суковатую палку, служившую ему посохом. Постукивал по камням объявившейся вдруг пустынной дороги расколотыми дощечками, сцементированными потом и зноем, служившими ему сандалиями. Удерживали эту обувь на длинных жилистых ногах пропитавшиеся потом кожаные тесемки.

Стали попадаться молодые шелковичные деревца. Справа вспухла на камнях звонкая волна молодого потока. Путник сошел с дороги и теперь шагал, отводя от лица ветки, обрывая ягоды с молодых шелковиц. Из зеленых и красных, жестких и кислых ягоды успели превратиться в черные и сладкие, расплывающиеся в руках.

Потом он сошел к воде, опустил в нее ноги, и веселый вал ударил по каменным пяткам. Сандалии путник аккуратно поставил рядом. Он вымыл руки, лицо и плечи, долго полоскал пропотевшие подмышки. Но и после омовения лицо его осталось таким же темным, как плечи и руки. Только голубые глаза светились прохладно на этом прокаленном солнцем лице.

Из-за ноздреватых от времени стен, сложенных из сырцового кирпича, позвякивая колокольцами, выходила череда равнодушных ко всему на свете верблюдов. Шли они, неторопливо покачиваясь, словно моряки после долгого плавания. Все — одногорбые. Истинные дети пустыни. У каждого в ноздре кольцо. И каждый за это кольцо короткой шерстяной веревкой, сплетенной как косичка, привязан к хвосту идущего впереди. По бокам свешивались большие полосатые тюки. Свалявшаяся шерсть казалась Приклеенной к этим большим неторопливым животным. А под сбруей, скрепленной медными застежками, виднелась вытертая до черноты кожа.

Путник пропустил караван и вошел в город. Никто не спросил его о цели пути — изнемогавшей от зноя страже было не до него. Ис хотел есть, жажды он не испытывал, напившись из арыка.

«Куда идти?»

«К Ртепу», — в последний раз покосившись на тень, подумал путник.

Солнце зашло. Сразу стемнело. Но тут же в густых ветвях над белеющими глинобитными заборами, укрывающими в своей глубине дома с плоскими крышами, как маленькие крепости, блеснула луна. Ис быстро сориентироваться в городе — Ргеп в свое время растолковал, как его искать, предвидя, что это ему понадобится.

В глинобитной стене темнела дверь, сработанная из тяжелых досок и окованная черным металлом. Ветви шелковиц, растущих во дворе, протянули свои нависающие лапы на улицу поверх этой крепостной ограды и делали ее едва различимой. Только подойдя вплотную, Ис смог разглядеть это сооружение. Он трижды прогрохотал посохом по металлу. Очень скоро чей-то глаз скользнул по нему сквозь открывшееся вверху двери квадратное отверстие.

Дверь открылась без скрипа. Несмотря на темноту, гостя узнали.

— Мир вам, — сказал Ис, разглядев в темноте коренастую фигуру Ртепа и рядом с ним закутанную в длинное одеяние женщину.

— Рад видеть тебя живым, Учитель. — Хозяин дома приложил руку к груди, склонился и отступил, пропуская гостя во двор. Неслышно, согнувшись, исчезла женщина, блеснув из-под платка, прикрывавшего лицо, огромными темными глазами, полными любопытства, — во дворе горел под треножником огонь, и пламя отразилось в глазах этой женщины, когда она повернула голову. Ис вздрогнул — за спиной загрохотали засовы могучей двери.

2

На террасе, невысоко приподнятой над уровнем сада и замощенной обожженными глиняными плитками, расстелили кошму. Сюда выходили две двери и четыре окна. В доме было темно и тихо. Возникла, поставила чаши на кошму и вновь исчезла внизу, в винограднике, сестра хозяина — Мер, это она встречала Иса у входа. Ис отказался от ее услуг — сам погрузил ноги в воду маленького арыка, начинающегося у колодца посередине двора.

Сидели вдвоем. Гость и хозяин. Пламя треножника, словно поддерживая остродонный сосуд руками, высвечивало из темноты их лица: узкое, с темно-русой бородкой и темно-русыми волосами, чуть вьющимися у плеч, — гостя; с черной густой бородой на широком лице — хозяина.

Ртеп подождал, пока Ис справится с бараньей похлебкой с накрошенной туда пшеничной лепешкой. И когда гость взял пиалу с горячим и терпким настоем, похожим на чай, а другой рукой отщипнул ягоду от кисти превосходного изюма без косточек, спросил о здоровье. Здешний обычай не позволял сразу переходить к делу.

— Здоровье что, — отхлебнул из пиалы Ис. — Из Рета пришлось уйти. Хорошо хоть каменьями не побили.