Эдмунд Купер - Судный день

Эдмунд Купер

Судный день

Я уже старик, но память о том сентябрьском утре все еще жива в моем мозгу. Днем и ночью у меня перед глазами стоит страшная картина того кошмарного дня. Я не боюсь умереть, ведь тогда, слава Богу, умрет и эта память. Только так я смогу, наконец-то, обрести покой.

Порой я ощущаю, что жизнь в этой тихой долине Дербишира на самом деле весьма приятна. Особенно весной, когда, выполнив дневной урок по плетению полотна, я могу хоть целый вечер сидеть на пороге моего домика. И можно ничего не делать, просто сидеть и смотреть, как солнце прячется за низкими зелено-голубыми холмами, и слушать голоса играющих детей… ждать, пока наступит темнота…

Странное они поколение, эти дети Темных Лет. В их голубых глазах горит огонь желания, а мысли их сосредоточены не на будущем, а на том, что они считают славным прошлым. Эпоха героев, мифическая эра могучих машин, бурлящих городов, радио и телевидения, реактивных самолетов и спортивных автомобилей…

А ясными ночами в небе, усеянном светлыми звездами, все еще видны блестящие точки спутников. Несколько ночей тому назад один из них сошел с орбиты и, попав в плотные слои атмосферы, сгорел тонкой кривой светящейся полосой, словно обычный метеорит. Так, вероятно, все они понемногу исчезнут. Один за другим, пока не останется ничего, что говорило бы об открытых человеком воротах в бескрайний космос.

Детям нравится слушать о спутниках. Но мне кажется, они не очень-то в них верят. Ну, во всяком случае, не так, как я сам. Как человек, выросший, когда эти самые спутники еще только выводились на орбиты, я вижу их такими, какие они есть – орудия уничтожения, терпеливо ждущие сигнала, который теперь уже никогда не придет, чтобы обрушить на Землю свой смертоносный груз. Есть, конечно, некоторые… крохотные космические лаборатории, все еще информирующие о чем-то лежащий под ними глухой к ним мир… Для детей же спутники – это просто подвижные звезды… заслуживающие внимания лишь потому, что их послали в путь Великие Предки.

Великие Предки!

Как это печально, что всего за одну человеческую жизнь успело возникнуть и окрепнуть множество новых мифов. Люди, похоже, не могут жить без мифов. Возможно, созданные из успевшего подернуться дымкой забвения прошлого мифы – лишь смутные отражения надежд на будущее. Может, оно и так. Быть может, дети создают для себя идеал, который поможет им преодолеть Темные Года и построить мир, где целью прогресса станет нечто иное, а не всеобщее самоубийство.

И однако, когда я слышу, как они говорят о Великих Предках, я с трудом удерживаюсь от горького смеха. Каким-то чудом мне всегда удается сохранить внешнее спокойствие – не стоит разочаровывать молодежь. Но я никак не могу забыть, что на планете, где когда-то обитало почти четыре биллиона человек, теперь едва ли наберется десять миллионов жителей. И для меня это достойная эпитафия Великим Предкам…

Я помню их как людей – обычных людей в необыкновенном, созданном ими мире. Людей быстрых разумом и медлительных сердцем, с даром творения в своих мечтах и стремлением к разрушению, горящим в глазах.

Но чаще всего я вспоминаю ясное сентябрьское утро, когда погибла их цивилизация. А еще – несколько страшных дней, последовавших за этим. Дней, когда, казалось, раса людей канет в Лету, стертая с лица Земли.

Итак, было ясное утро, и солнечные лучи раскинули свою золотую сень над полями, горами и городами, и лениво-неподвижный воздух восхитительно пах странными ароматами ранней осени.

В тот день меня как раз выписали из больницы после небольшой операции. Для меня это утро было вдвойне прекрасно: проведя две недели в узком мирке больничной палаты, мне казалось, я вижу все в первый раз.

Меня встречала моя жена, Джустина. Мы еще радовались, что меня выписали как раз накануне ее дня рождения. Ей должно было исполниться двадцать пять лет. Она заказала такси отвезти меня домой, и я помню, как мы спорили: мне хотелось пройтись пешком, через парк, а Джустина боялась, что я еще слишком слаб. Но мне удалось настоять на своем. Очень уж мне не хотелось терять такое восхитительное утро. Мы шли, взявшись за руки, медленно-медленно; я и в самом деле еще не до конца оправился, и хотя врачи казались очень довольными результатами операции и даже сняли швы, переутомляться мне было нельзя.

Минут через двадцать мы подошли к парку. К этому времени усилия, необходимые для ходьбы, успели в значительной степени исчерпать мои силы, и потому мы нашли скамейку, где я мог бы посидеть и отдохнуть. Не только мы радовались веселому солнечному утру. Тут и там под бдительным оком матерей играли малыши, а на скамейках, полуприкрыв глаза, словно им некуда было спешить (так оно, наверно, и было) грелись на солнце пенсионеры.

В двухстах ярдах от нас я заметил небольшую группу людей, столпившихся прямо посреди дорожки. Они, похоже, разглядывали нечто, лежащее на земле. Я не обращал на них внимания, пока какой-то человек не отделился от толпы, побежав к выходу из парка. Где-то вдалеке мы услышали какой-то странно безумный вой сирены «Скорой помощи».

– Наверно, несчастный случай, – предположила Джустина. – Как тебе кажется, может, мне следует…

– Нет, дорогая, – возразил я. – Оставайся здесь присматривать за своим собственным инвалидом. Там достаточно людей, и я не сомневаюсь они еде чают все, что нужно.

«Скорая помощь» уже выехала на широкую центральную аллею парка.

– Вот противно, наверно, попасть в больницу в такое прекрасное утро, – прошептала Джустина, наблюдая, как машина быстро приближается к столпившимся на дорожке людям.

– Это уж точно, – охотно согласился я. – Может, это не так уж и серьезно? Наверно, какой-нибудь старичок поскользнулся на банановой кожуре… или что-то вроде этого.

Но в этот самый миг обыденность ленивого сентябрьского утра лопнула, словно проколотый воздушный шар. «Скорая помощь» неожиданно свернула с аллеи и, словно управляемая пьяной рукой, заюлила по траве i сторону большого дуба. Грохот удара далеко разнесся в тишине залитого солнцем парка.

– Боже мой! Что могло… – слова замерли у меня на устах.

Игравшая рядом с нашей скамейкой маленькая девочка – лет семи, не больше, – вдруг начала громко плакать. Но плач ее тут же прервался неудержимой рвотой. Ее тельце сотрясалось, извергая жалкое содержимое ее желудка.

Вскочив, Джустина бросилась к девочке. Она сделала всего пару шагов, когда малышка рухнула в траву, дергаясь в судорогах.

К тому времени, как я сумел встать со скамейки и на негнущихся ногах подойти к склонившейся над ребенком Джустине, судороги перешли в странное подергивание. Джустина развязывала тугие завязки платьица девочки. Я хотел было присесть рядом и помочь ей, но внезапная боль в послеоперационном шраме не позволила мне этого сделать.