Томас Скортиа - Телефонный разговор

Скортиа Томас

Телефонный разговор

Томас Скортиа

Телефонный разговор

- Алло, - со свойственной старикам громогласностью позвал он. - Алло, алло... это Флейкер. Алло...

- Когда вы услышите сигнал точного времени...

- Проклятье, - выругался он. - Я не хотел...

- ...Будет...

- Алло, - послышался в трубке немолодой женский голос.

- Алло, - ответил он. - Вальтер, почему ты не отвечаешь?

- О, как хорошо, что ты позвонил, - продолжал незнакомый голос. Ужасно мило с твоей стороны.

- Кто это? - потребовал он. - Кто вы такая?

- Да, да, желаю тебе счастья в Новом году, Майкл! Да, это был замечательный год.

- Перестаньте молоть чепуху!

- Хороший год. Да, очень хороший год. Самый лучший с тех пор, как я ушла на пенсию. Ты знаешь, в прошлом месяце я ездила на встречу с нашим выпуском... перед самым Рождеством.

- Это что, новый способ разыгрывать людей?! - возмутился он. - Новый год! Рождество?! И это в разгар лета!

- Алло, с Новым годом, дорогой. Пусть 1963 год принесет тебе счастье.

- Да замолчите же, черт вас возьми! Что за шутки? Сейчас 1970-й... Середина августа, и жарко как в аду, и если вы не прекратите...

- Как хорошо, что ты позвонил, как хорошо... Спасибо... спасибо...

- Эй! - закричал он, теряя терпение. - Алло, алло, алло... черт возьми, алло...

- Спокойной ночи. Веселого Рождества... спокойной ночи...

- Прекратите!!! - заорал он. - Стойте! Не вешайте трубку... Не думайте, что вам удастся меня...

- _Когда вы услышите сигнал точного времени_...

- Алло, алло! - снова закричал он.

В трубке послышались длинные гудки.

- _Будет ровно_...

Он швырнул трубку на рычаг и поднялся, весь дрожа и обливаясь потом. Чувствовал, как от гнева на шее начинает пульсировать вена и топорщатся остатки волос на висках.

"Проклятые шутники, - с негодованием подумал. - Кого, черт возьми, они вздумали дурачить?" Он стал перебирать в уме тех, кто мог опуститься до такой низости.

- Внучатый племянник? Этот паршивец с гнилыми зубами и прыщавым ртом, всегда готовый заржать по любому поводу? Или Шульц? Или Карпентер? Или Уилкинсон? - Он презрительно фыркнул: - Бездари! Ничтожества!

Мысль, что кто-то из них после стольких лет пытается свести с ним счеты... Значит, они все еще продолжают его ненавидеть, хотя каждому уже за восемьдесят, а ведь, кажется, что в таком возрасте и ненависть, и страсть, и горе - все эти чувства должны умереть. А может быть, это кто-нибудь из хищников, собравшихся там, внизу? Все эти бесчисленные родственники, которые только и знают что перешептываться: "Ну, как он сегодня?" - хотя, наверняка, думают про себя: "Скорей бы он помер. Зачем ему столько денег? Все равно он слишком стар, чтобы воспользоваться ими..."

- Один... один против всего мира... - Презрительная усмешка искривила его пересохшие губы. Он шел к поставленной цели, наступая на глотки и сметая на пути всех, кто мешал ему. Не чета этим. Пусть на своей шкуре испытают все, что довелось ему. Когда приходилось рассчитывать только на себя. Когда неоткуда было ждать помощи. Даже от собственной жены - этой красивой безделушки, которую он когда-то приобрел.

Он долго сидел, глядя задумчиво на телефон. Потом осторожно снял с рычага трубку и, заглянув в записную книжку (а ведь когда-то память была цепка и безошибочна), стал осторожно набирать тот же номер.

Щелк... щелк... щелк...

- ..._Услышите сигнал_...

- Нет, - пробормотал он, нажимая на рычаг пальцем. Немного подождав, стал снова набирать номер.

Щелк...

- _Когда вы услышите сигнал_...

Его рука непроизвольно метнулась вперед:

- Постойте! Не вешайте трубку! Кто вы? - Тяжело дыша, он крепко прижал трубку к уху. - Кто вы? Я же слышу ваше дыхание...

- Алло, алло, что с тобой? Сейчас два часа ночи!

- Лгунья, - ответил он. - Еще только вечер, середина августа и такое яркое солнце, что без очков нельзя смотреть на асфальт, а вы...

- Да не кричи же, Джимми. Нельзя так волноваться...

- Я не Джимми, - перебил он, сдерживая себя.

- Нет-нет, это все происки педсовета, и если они решили выпроводить меня на пенсию...

"Тот же самый голос, - подумал он. - Женский. Вероятно, ей лет сорок. К тому же очень приятный". Он с раздражением отогнал от себя эту мысль: какой смысл в его возрасте думать о женщинах?

- Алло, кто вы?

- Я знаю... в конце июня... Прошел целый год... Целый год, как ты вернулся из Кореи.

- Какой Кореи?! - закричал он. - Война в Корее закончилась давным-давно. Вы что, не читаете газет?

- Спасибо, спасибо, - продолжал все тот же голос. (Кому бы он мог принадлежать. Кому? Кому? Кому?)

- Эй, подождите, - умоляюще произнес он. - Не вешайте трубку.

- ..._Будет шесть часов четырнадцать минут_...

Щелк.

- Проклятье! - прохрипел он. На глазах выступили слезы. Любопытно. Он не плакал без малого лет двадцать... с тех пор, как умерла жена, да и то лишь для проформы. Он скорее бы стал оплакивать смерть любимой охотничьей собаки или незнакомого человека, на траурный кортеж которого случайно бы наткнулся. В то время плакать было легко... были силы. А теперь, в восемьдесят два года, остаются лишь смутные воспоминания о тех бесконечных, растраченных впустую годах, когда жизнь могла бы что-то для него значить, попытайся он найти в ней смысл.

Чего же он добился? К чему стремился? К этой тяжелой гнетущей тишине многочисленных комнат, по которым, подобно призракам в сумерках, бесшумно передвигаются слуги, пышущим здоровьем молодым племянникам и тусклоглазым племянницам, ждущим его последнего вздоха, чтобы вцепиться в его наличные, в его ценные бумаги, в эти ничего не значащие символы прожитых лет?

"Как это ужасно, - подумал он. - Ужасно... ужасно..."

Ужасно? А что, собственно, ужасного?

Оказаться старым? Желтеть и сморщиваться, словно старая кинолента, которая так потрескалась и выцвела от времени, что на ней уже невозможно различить отдельные кадры. Осталось только бросить ее в огонь, где она мгновенно свернется и, вспыхнув ярким коптящим пламенем, превратится в кучку пепла.

Впрочем, зачем все так драматизировать? Он просто прекратит существование... успокоится... потом придут люди в черном и совершат над его иссохшим телом свои таинственные действия: превратят его лицо в восковую маску, посыпят тальком, нанесут румяна - и будет он торжественно покоиться в гробу.

А те молодые люди, опьяненные радостью жизни, разве они потом вспомнят о нем?

- О нет, - простонал он. - О нет, нет, нет! Должен же кто-то быть... должен же... кто обо мне потом вспомнит?

Он в который раз стал в уме перебирать родных и знакомых. Никто! Даже родной брат, Уолтер, которого он кормил и одевал всю жизнь. Что уж тут говорить о тех хищниках, которые в предчувствии его смерти слетелись сюда.