Павел Парфин - Сопротивление бесполезно !

Парфин Павел Федорович

Сопротивление бесполезно !

Парфин Павел

СОПРОТИВЛЕНИЕ БЕСПОЛЕЗНО!

повесть о вурдовампах

Кровь - Млечный Путь ваших желаний. Поляриз

В окно кухни заглянуло пышущее здоровьем банановощекое солнце. Эх, не вовремя заглянуло! Застигло Людку Гриценко врасплох. Взяв нож, чтобы накрошить репчатого лука, та вдруг порезала палец на левой руке. "Ой!!" взвизгнула она. За полминуты до этого несчастья Серега Гриценко, сидя в соседней комнате, сапожным ножом вырезал из полиуретана набойки для туфель жены. Высунув язык, приговаривал: "Сопротивление бесполезно... Сопротивление... твою мать... бесполезно..." Полиуретан был твердючим, как камень. И вдруг за стеной на кухне: "Ой!! Черт бы побрал этот нож!" От неожиданности Серега вздрогнул и полоснул ножом по левой руке - точно по безымянному пальцу. - Шо ж ты, мать твою, так орешь!! - в сердцах рявкнул он и выбежал из дома. В траве возле подъезда нашел покрытые пылью листья подорожника. Поплевав на них, прижал к кровоточащей ране. Приложил рану к уху, будто к чему-то прислушиваясь: нет, не слыхать тока крови... Потом, спеша, поднялся в дом - на пороге стояла Людка с красными от слез глазами. Марлевая повязка на ее раненом пальце сочно набухла от крови. - Кто ж так кровь останавливает?.. - начал было воспитывать Гриценко, но Людка, махнув на него рукой, мол, у каждого свои секреты, жалостливо разрыдалась: - Дурак ты, Сережка, вместо того чтобы пожалеть... - Эх ты, горе мое луковое, - Серега виновато улыбнулся и, легко подняв на руки жену, понес в спальню. - Я тебе сейчас песню спою. - Такую, как в детстве Машке пел? - спросила жена, быстро успокоившись в мужниных крепких руках. - Нет, другую - от которой ничего не болит.

* 1 * ...Серегу Гриценко вчера уволили с завода. Кому сказать - не поверят! Ведь Гриценко - кузнец от Бога!.. Люди о Сереге так говорят, да и сам он не прочь похвалить себя: мол, блоху, может, и не подкую, но иголку в рубль перекую запросто. И вот нежданно-негаданно остался Гриценко без работы. Сидел сейчас на скамье у подъезда пятиэтажного панельного дома, в который впервые вошел почти двадцать лет назад. Сверху нещадно жарило августовское солнце, будто силилось докричать до Сереги с высоких небес: "Ату его, ату!!" - да сердобольная абрикоса, растопырив пятерни листьев, как могла, спасала мужика от прямого солнечного удара. Ох и жара! Тыльной стороной ладони Гриценко вытер пот со лба, а другой рукой поднес к губам бутылочку пива. Отпил и вместе с теплым пивом проглотил очередную порцию горьковатых на вкус воспоминаний. Ну и жара! Ну и говно же мастер Приходько!.. ...Три дня назад к Гриценко, внимательно изучавшему технологическую карту нового заказа, подошел мастер. Сереге неизвестно было, разменял ли Приходько полтинник, но выглядел Борис Савелич молодцом. Чуть ниже среднего роста, плотный, подтянутый, с едва-едва наметившимся животиком, но по-прежнему живыми, можно сказать, блудливыми глазами, слащавым фейсом и прямо-таки актерским носом, мастер "подобався" половине завода. Разумеется, половина эта была бабьей. Гриценко чувствовал: нравился Савелич и его, Серегиной, жене Людке. Так вот, подошел мастер и, не глядя Гриценко в глаза, негромко сказал: - Надо, Сергей Иванович, срочно сделать. Здесь их, - показал взглядом на контейнер с заготовками, - тысяча семьсот штук. Это под фланцы. - Сам вижу, - кивнул Гриценко. - Надо к вечеру наковать. За внеурочные плачу по двойной ставке. Гриценко рад стараться: деньги-то нужны каждому... Ковал всю первую смену, остался на вторую. Благо кузнец, который должен был сменить его на второй смене, сговорчивым оказался: согласился поработать на молоте, пустовавшем на соседнем участке. Короче, наковал Гриценко, как и договорились, в аккурат к десяти вечера. Спецовка на Сереге насквозь от пота промокла, лицо горело от шестнадцатичасового кузнечного солнца, даже руки немного дрожали, что никогда за ним не водилось. "Устал малость", - вздохнул Серега, стоя нагишом под заводским душем. А поутру, явившись как огурчик на первую смену, услышал от мастера такое, за что чудом не дал ему в морду. На этот раз, нагло глядя в глаза Гриценко, Приходько огорошил: - Вижу, постарался, слово свое сдержал. Только... Я вчера, Серега, пошутил, что за срочность отдельно заплачу. Просто хотел проверить тебя, а ты и в самом деле... Тебе ж скоро на пятый разряд сдавать... Нет у меня денег за внеурочные! - Так какого ты хрена?!.. - начал закипать Гриценко. - А ты остынь. Хочешь, я за тебя слово скажу начцеха?.. Может, премию когда получишь, - мастер ухмыльнулся с издевочкой, не отводя взгляда от явно офонаревшего кузнеца. В тот момент Серега стерпел обиду. Но потом, часа через два, пошел в комнату мастера, где сидела крашенная под жгучую южную ночь Верочка-припевочка - секретарша Приходько. Любопытства ради пошел, а не из-за жадности: чтобы у стервозной Верки узнать, сколько денег на самом деле закрыл ему мастер. Может, Савелич пошутил, что он... пошутил? Но мастер, скотина, Сереге не то что внеурочные не учел - он ему вообще только первую смену закрыл! Паршивых 850 фланцев! Смяв пышногрудое сопротивление Верочки, п...дой стоявшей за любимого начальника, Гриценко с шумом ворвался в кабинет Приходько. Ворвался и встал молчком, не зная, то ли нос разбить мастеру, то ли просто плюнуть в его холеную харю. Но Савелич предупредил: - Не рыпайся. Сопротивление бесполезно! А попытаешься стучать на меня, немедленно подниму на совещании у начцеха вопрос о твоей профпригодности и дисциплине труда. Надеюсь, не забыл свой недавний грешок? Гриценко поморщился. Еще бы, разве такое забудешь!.. Месяца два назад Серега пил с сотоварищем, работавшим рядом на гидромеханическом прессе. Пили, как говорится, не отходя от пресса. Отмечали вполне безобидную дату - день рождения племянника сотоварища. И выпили-то всего по полторы бутылки "розового"... То, что потом выкинул Гриценко, ему самому, наверное, и в страшном сне не привидится. Вскарабкавшись по стене на второй этаж, Серега проник через окно в стеклянную будку - кабинет начцеха (в тот час Егор Палыч, кажись, в горсовете депутатствовал). Ничего не взял с роскошного, под красное дерево стола - прихватил лишь дорогущую, тысячи на полторы, модель "Нокиа", которую начцеха презентовали во время последней зарубежной поездки. Спрашивается, на хрена кузнецу мобила?.. Вот то-то и оно. Конечно, Серега не вел счет тому, сколько раз он опустил молот на несчастный телефон. Но та лепешка, которая осталась после "Нокиа", ужаснула всех на участке. Кроме мастера. Приходько с интересом повертел в руках Серегин "шедевр", даже цокнул языком. Затем долго-долго глядел на поникшего, будто проштрафившийся школьник, Гриценко. - Силен, мужик. На такую ударную нагрузку японцы вряд ли рассчитывали... Ладно, на первый раз отмажу тебя. Позже Гриценко узнал, что мастер, явившись к начцеха с безобразной лепешкой, доложил, что, по всей видимости, Егор Палыч обронил телефон во дворе завода, а потом по "Нокиа" груженый "КрАЗ" проехался. Причем не один раз. Может, пять-шесть... Тогда Сереге, слава Богу и спасибо Савеличу, сошло с рук. Но сейчас Гриценко упрямо отказывался, чтоб сошло с рук мастеру. - Ну, что стал как столб? Пошел вон! - неожиданно грубо выставил кузнеца Приходько. Ну Гриценко и пошел... прямиком в кладовую, куда со всего участка свозится готовая продукция. Кладовщице Марье Николаевне Гриценко нежно навесил лапши на уши: - Марья Николаевна, дорогая, выручай! Я там фланцы тебе сдал... - Как же, помню, - не отрывая глаз от вязания, подтвердила пожилая кладовщица. Спицы быстро плели из серой шерсти рисунок - такой же незатейливый, как жизнь кладовщицы. - Вот, сдать-то сдал, а заусенцы с фланцев не снял. Мне за это мастер голову оторвет. - Не оторвет, - не поверила Марья Николаевна. - Правильно. Но премии лишит. - Лишит, - сухо согласилась кладовщица. - Чего тебе нужно? - подняла взгляд поверх очков в дешевой оправе. - Забрать хочу фланцы. Чтобы заусенцы, значит, того... - Как-то ты косноязычно выражаешься, Сергей Иванович. Бери, но не все. Все не дам, а то Приходько часто заглядывает, хватиться может. Половину бери. И чтоб мигом заусенцы свои снял! Эх, добрая душа Марья Николаевна и... неграмотная. Тридцать лет на заводе работает и не знает, что заусенцы всякие должен токарь Бойко снять, но никак не кузнец Гриценко. Серега старательно отсчитал 850 фланцев, погрузил на тележку, но повез не к молоту своему, а к пятидесятитысячетонному прессу. Подвалил к сотоварищу, чесавшему язык с симпатичной девчонкой-технологом, наврал ему, что жена его звонит, что трубка ждет в кабинете мастера... А сам, пока сотоварищ бегал рыкнуть на жену, чтоб от работы не отрывала, вывалил на пресс все до единого 850 внеурочных фланцев да одним махом, в один присест могучего пресса превратил их в стальную лепешку. Гораздо больше, чем та, что из японской "Нокиа" вышла. Проделал этот акт вандализма прямо на глазах молодой технологши, но та, вместо того чтобы сексуально побледнеть и справедливо возмутиться, вдруг заметила: "Да вы, Сергей Иванович, нигилист!" Приходько, позже познакомившись с Серегиным безобразием, жутко психанул и в тот же день наклепал гневную докладную на имя начцеха: мол, уважаемый Егор Палыч, должен сообщить вам, что кузнец Гриценко С.И. - злостный вредитель, нанес непоправимый урон родному заводу, поэтому гнать надо Гриценко в три шеи, чтоб духу его не было на заводе и прочеее и прочее. А скользкий и лысый, как подшипник скольжения, заммастера Фомич при этом мерзко подгавкивал... Вот и погнали Гриценко с завода, на котором он отбарабанил неполных 12 лет... Ну и шут с ним! Не с заводом, конечно (к заводу Гриценко всей душой привязался), - шут с мастером Приходько! Правда, такую, прямо сказать, пацифистскую позицию в отношении воинствующего мастера Серега занимал недолго, а если точно - 18 часов. И не мудрено: в среду в три часа пополудни Серегу с треском уволили, а уже на следующий день в девять утра от него ушла жена - Людмила Гриценко. И к кому? По злой иронии судьбы или, чего еще хуже, по большому обоюдному согласию Людка досталась... все тому же Приходько! Смылась вертихвостка, а пятнадцатилетнюю Машку как ни в чем не бывало бросила. Перед тем как хлопнуть дверью, сказала Гриценко: "Ведь в ней твоя кровь, не моя. Ты с ней лучше ладишь. Вот и воспитывай! А я Борису, даст Бог, еще рожу". И ушла. А что Сереге - до дочери ли сейчас? Пиво в его руках пенилось слабо, зато душа клокотала, как густой кипяток, угрожая того и гляди хватить через край и ошпарить отчаянием вперемежку с сердечной яростью. Самого Серегу и ошпарить... Над ним, будто мим в неудобной позе, застыла кривая абрикоса, продолжая безропотно защищать его макушку от палящих солнечных лучей. В ту минуту Серега чувствовал себя таким обиженным, таким обделенным, так ему было себя жалко, что он не в состоянии был воспринять ни чужую любовь к себе, ни чужую жалость. Ну разве что чужое горе могло отвлечь его от невеселых мыслей о себе...