Рэй Брэдбери - Генрих девятый

Брэдбери Рэй

Генрих девятый

Рэй Бредбери

Генрих девятый

- Вот он!

Два человека подались вперед. Вертолет вместе с сидящими в нем людьми наклонился. Линия берега стремительно приближалась.

- Нет. Только камень с пятнами мха.

Летчик поднял голову. Это был сигнал, что вертолет идет вверх, разворачивается и быстро улетает. Меловые утесы Дувра исчезли. Они неслись над зелеными лужайками, подаваясь вперед и назад, гигантская стрекоза, пожелавшая обозреть подданных зимы, уже посеребривших свои торчащие травинки.

- Стоп! Здесь! Снижаемся!

Вертолет пошел вниз. Стала видна трава. Второй человек с ворчаньем толкнул в сторону прозрачный верх вертолета и, словно его самого требовалось смазать, осторожно спустился на землю. Он побежал. От ветра у него тотчас перехватило дыхание, замедлив бег, он с усилием выкрикнул:

- Гарри!

Его крик заставил бесформенную кучу впереди на склоне приподняться и пуститься наутек.

- Я ничего не сделал!

- Это не полиция, Гарри! Это я! Сэм Уэллес!

Старик впереди побежал медленнее, потом остановился, застыв на круче над морем, придерживая длинную бороду обеими руками в перчатках.

Сэмюэл Уэллес, задыхаясь, с трудом подтащился и встал сзади, но не дотронулся до Гарри, опасаясь, что тот обратится в бегство.

- Гарри, дурень набитый. Сколько недель я гоняюсь за тобой. Боялся, не найду.

- А я боялся, найдешь.

Гарри, глаза которого были плотно закрыты, теперь открыл их, со страхом взглянув на свою бороду, перчатки, а потом и на своего друга Сэмюэла. Так они и стояли здесь, два совсем седых старика, закоченев от холода, в декабрьский день на голом каменистом склоне. Они так давно знали друг друга, столько лет, что понимали друг друга с полувзгляда. И потому их уста и глаза были схожи. Они могли быть умудренными годами братьями. Разве что в человеке, только что отделившемся от вертолета, было нечто слегка необычное. Под его темной одеждой угадывалась явно неуместная здесь пестрая гавайская спортивная рубашка. Гарри старался не глядеть на нее.

В этот момент, как бы то ни было, глаза обоих увлажнились.

- Гарри, я прилетел предупредить тебя.

- Не стоит. Почему ты думаешь, что я прячусь? Сегодня последний день?

- Да. Последний.

Они стояли и думали об этом.

Завтра Рождество. А сегодня днем в канун Рождества уходят последние корабли. И Англия, одинокая каменная скала в необозримой морской стихии, станет мраморным монументом самой себе, где только дождь будет оставлять свои следы, а мгла окутывать своей пеленой. Завтра только чайки будут владеть островом. И мириады бабочек-данаид устремят в июне свой порхающий полет к морю.

Гарри, неотрывно глядя на линию прибоя, сказал:

- Что, к заходу солнца все набитые дурни отчалят отсюда?

- Похоже, дела обстоят так.

- Страшные дела. А ты, Сэмюел, прилетел умыкнуть меня?

- Полагаю, что-то вроде этого.

- Полагаешь? О Господи, Сэм, неужели ты не узнал меня за пятьдесят лет? Разве ты не мог догадаться, что я хотел бы остаться последним человеком во всей Британии, хотя нет, ей больше подходит называться Великобританией.

Последний человек в Великобритании, думал Гарри, Господи, внемли! Он звонит. Это большой колокол Лондона доносится все время сквозь моросящие дожди до того странного дня и часа, когда последний, самый последний, кроме одного, обитатель покинет этот отеческий холм, эту тронутую умиранием зелень в море холодного света. Последний! Последний.

- Сэмюел, слушай. Моя могила готова. Я не хочу оставлять ее.

- Кто положит тебя в нее?

- Я сам, когда придет время.

- Кто засыплет тебя землей?

- Ну, прах покроется прахом. А ветер поможет. О Господи! - вырвалось у него против воли. Он был изумлен, почувствовав, как слезы льются из его моргающих глаз. "Что мы здесь делаем? К чему все это прощание? Почему последние корабли в Ла-Манше, а последние самолеты улетели? Куда подевались люди, Сэм? Что случилось? Что случилось, Сэм?"

- Ну, - сказал Сэм Уэллес тихо, - все просто, Гарри. Климат здесь плохой. И всегда был таким. Никто не решался говорить об этом, поскольку тут ничего не поделаешь. Но теперь Англии конец. Будущее принадлежит...- Они одновременно посмотрели в сторону Юга.

- Проклятым Канарским островам?

- Самоа.

- Бразильскому побережью?

- Не забывай о Калифорнии, Гарри.

Оба чуть улыбнулись.

- Калифорния. Все эти шуточки. Ничего себе веселенькое местечко. И все же, ведь живет же сейчас миллион англичан между Сакраменто и Лос-Анджелесом?

- И еще миллион во Флориде.

- И два миллиона на другом конце света, в Австралии и Новой Зеландии, лишь за последние четыре года.

Называя цифры, они согласно кивали головами.

- Знаешь, Сэм, человек говорит одно, а солнце другое. И человек поступает согласно тому, что его шкура велит его крови. А та в конце концов указывает: на Юг. Она твердит об этом уже две тысячи лет. Но мы предпочитали ничего не слышать. Человек, впервые загоревший на солнце, подобен влюбленному вновь, знает он о том или нет. В результате он обосновывается под каким-нибудь чужим роскошным небом и, обращаясь к слепящему свету, молит:

"Побалуй меня, о Бог, побалуй немножко".

Сэмюэл с восхищением покачал головой. "Продолжай в том же духе, и я не умыкну тебя".

- Нет, солнце могло избаловать тебя, Сэмюэл, но вовсе не меня. Хотел бы, чтобы так было. Правда в том, что одному здесь совсем не весело. А что, может, останешься, Сэм, будет старая компания, ты и я, как когда-то в детстве, ну?

Он по-дружески крепко поддел Генри под локоть.

- Господи, ты заставляешь меня думать, будто я предаю короля и отечество.

- Нет. Никого ты не предаешь, ведь тут никого нет. Когда мы были совсем мальчишками, кто мог подумать, что в один прекрасный день обещание вечного лета разбросает англичан по всему свету?

- Я всегда был мерзляком, Гарри. Слишком много лет напяливал на себя слишком много одежек, а в ведерке оставалось лишь чуть-чуть угля. Слишком много лет первого июня на небе не показывалось даже голубой полоски, первого июля не было и намека на запах сена и вообще на сухой день, а зима начиналась первого августа. И так год за годом. Я не могу больше выносить этого, Гарри, просто не могу.

- Да тебе и не нужно. Вы достойны, все вы заслужили этот долгий покой на Ямайке, в Порт-о-Пренсе и Пасадене. Дай мне руку. Снова обменяемся крепким рукопожатием! Это величайший момент в истории. Ты и я! Мы переживаем его!

- Да, с Божьей помощью.

- Теперь послушай, Сэм. Когда вы приедете и обоснуетесь на Сицилии, в Сиднее или в Нейвл-Ориндж, Калифорния, расскажи об этом газетчикам. Они могут упомянуть о тебе в газете. А учебники истории? Разве не должно там быть полстранички о тебе и обо мне, о последнем уехавшем и последнем оставшемся? Сэм, Сэм, у меня сердце разрывается на части! Но крепись! Будь тверд! Это наша последняя встреча.