Александр Белаш - Портал

Людмила и Александр Белаш

Портал

Головы выглядели так, словно были не отрублены, а аккуратно, хирургически отрезаны от тел. Отрезаны столь ровно и искусно, что не осталось и следа шей, на которых они когда-то сидели. Безволосые, с закрытыми глазами и оскаленными ртами, они лежали в ряд, опираясь на гладко выструганное дерево плоскими затылками и углами челюстей. Любой усомнился бы в том, что это человеческие головы, – глаза под сомкнутыми веками были слишком выпуклы, зубы заострены, уши напоминали кошачьи, а носы походили на свиные рыла. Всего на полке стояло семь голов в натуральную величину, серовато-охристого цвета, и каждая обладала индивидуальными чертами. Тот, кто вылепил их из глины и обжег в печи, позаботился расположить их таким образом, чтобы любую голову можно было свободно взять рукой, не задевая соседних.

Ниже и выше голов, на других полках стеллажа, тоже красовались керамические изделия ручной работы: жабы с толстыми короткими хвостами, страшные пупсы – будто дети палеолитических Венер, злобные приплюснутые гномы в касках и с отбойными молотками.

Серый свет утра проникал в беспорядочно меблированное и вместе с тем пустое, глухое и пыльное пространство студии через небрежно зашторенные высокие окна. Пузатые пупсы разевали зияющие рты, гномы щерились, а отрезанные головы замерли, впитывая бледное свечение пасмурного зимнего рассвета.

Со скрипучим вздохом отворилась дверь, впуская в студию желтый сноп электрического огня – на глиняные лица плеснуло болезненным светом, выделив горбатые носы, выпученные жабьи глаза под перепонками век, шероховатые щеки, – и ворвалось хлюпанье воды, утробное бульканье в трубах. Дверь ударила, захлопываясь и закрывая звуки слива и водопровода, и в пепельных потемках протопали босые ноги, затем закряхтело дерево и зашуршала ткань; утомленный зевок, недовольный стон, мычание, ленивый поцелуй – и все затихло.

Щелчок и жужжание – вспыхнула зеленая панель, бросив на интерьер слабый фосфорический оттенок; растрепанная девушка вскинулась с подушки, сверкнув зрачками и ахнув:

– Блин, опоздала!

Музыкальный центр запел с показной энергией солдата-удальца. Тихо ругаясь, девушка одевалась в суматохе, потом пробежала к стене и ткнула выключатель – лампы, свисающие с потолка на длинных шнурах, заныли, зашипели, разгораясь неживым ядовито-голубым светом. Из неясного сумрака выступила низкая кровать, где на смятом постельном белье в изнеможении лежал пластом запутавшийся в одеяле худой мужчина – щетина на его впалых щеках и подбородке так загустела, что уже могла считаться бородой. Рыжая девушка в черных джинсах и полосатом черно-белом свитере, стоя перед зеркалом, быстро приводила лицо и волосы в божеский вид – казалось, она лепит и раскрашивает заготовку из сырой глины, превращая бесформенный ком в бодрую и симпатичную мордашку. Мужчина страдальчески извернулся, пряча лицо от света.

– Выключи!

– Сделай тут лампочку, – отмела она его мольбу, собирая косметические причиндалы в сумочку. Подумав, смахнула туда же обрезок колбасы со стола, откусила от подсохшей булочки – и ее в сумку, хлебнула ситро из пластиковой “полторашки” и поспешила к выходу, по пути обретая лихую уличную походку с подчеркнутыми движениями в области поясницы.

Грохнула входная дверь. Мужчина порылся лицом в подушке, как бы стараясь ухватить зубами убежавший сон, но ничего не поймал, застонал и приподнялся, потирая ладонью заспанное лицо.

– Ведь нар-рочно свет оставила… – выдавил он сквозь зубы, высвобождая ноги из пут одеяла и опуская ступни на пол.

Он припал губами к бутылке; выдохшееся пойло закачалось в емкости, рывками проваливаясь в глотку; бутылка хрустнула, немного сминаясь от слишком энергичного глотка. Допив и оторвав бутылку от губ, мужчина выдохнул, встряхивая головой. Он зажмурился и сморщился. Свет стал ярче, еще ярче, поглотил все и со звуком пролетающего поезда сменился нахлынувшей темнотой, из которой вырвался звенящий визг ножа, прижатого к бешено вращающемуся точильному кругу.

Вдохнув, мужчина вынырнул из визжащей тьмы, мгновенно очутившись в пустой тишине просторного и гулкого зала; он даже оглянулся в недоумении – откуда такой звук?… Глиняные головы, как шеренга слуг, показывали ему зубы в угодливых гримасах.

Причесанный, низко натянув кепочку, одетый в старый плащ шарового цвета, выбрался он на площадку, где, кроме двери студии, были лишь обитая жестью и запертая на висячий замок дверь, за которой рокотал механизм лифта, и люк в потолке, куда вела металлическая лестница. С собой у него был черный пластиковый пакет, где звякали пустые бутылки. Вялый и блеклый свет за окнами подъезда понемногу разгорался. Из шахты между уходящих вниз изломанным винтом лестниц неслись неясные голоса, хлопки и стук дверей, топот. Он направился туда, утвердив на лице выражение похмельного равнодушия и брезгливости, хотя перед погружением в мир лицо его означало недоверие и робость.

Приотворилась одна дверь; на него выглянула половина жирного и лысого лица с сизой щекой и красными складками на лбу, а внизу, у ног, рычала и роняла на пол капли слюнявая собачья морда. Горбатая бабушка в дырявой кофте медленно рассмеялась, пятясь в квартиру, как улитка в раковину, показывая голые десны с гнилыми желтыми клыками и шевеля иссохшими суставчатыми пальцами. Двое в надвинутых до переносиц черных шапочках и куртках отпихнули его, унося в обнимку к выходу телевизор и микроволновую печку. Спускаясь все ниже, он начал слышать неровные удары собственного сердца, постепенно учащавшиеся, – наконец на промежуточной площадке у мусоропровода он остановился, сгорбившись и держась рукой за стену. Сквозь колеблющийся студенистый воздух он видел носки своих ботинок, выщербленный бетонный плинтус и бледно-коричневые плитки кафельного пола, где среди плевков мокроты и окурков валялись пара пузырьков и одноразовый шприц, на четверть заполненный кровью. Снова визг ножа, в искрах ползущего по крутящемуся диску, – слабо прозвучал и исчез.

Снизу поднималась пожилая сухощавая женщина, одетая неярко, но чисто и строго, с офицерской выправкой и папкой из кожзаменителя под мышкой.

– А, Виктор Викентьевич! Я к вам! – громко начала она резким, недовольным голосом.

– Иннокентьевич, – промямлил он; в его чертах проступила тоска затравленного и больного человека.

– Ну да, верно, – кивнула она снисходительно, распахивая папку. – Вы на собрании жильцов не были, а мы там вас обсуждали. У вас знаете сколько задолженности?

– Знаю, – попробовал он обойти женщину и улизнуть, но она так встала, что миновать ее, не задев, было нельзя. – Знаю, я знаю! Много. Я все выплачу, да. Скоро, скоро!