Филип Фармер - Кода

Филип Хосе Фармер

Кода

Сперва я нашел Рабийю. Потом нашел артефакт, который мысленно называю Артефактом. Что более ценно, Рабийя или Артефакт? Рабийя говорит, что я не должен выбирать между Путем и Артефактом. Разве может быть выбор между Путем и машиной?

Я в этом не уверен.

Мой разум, единственная настоящая машина времени, отправляется назад. Потом обратно. А затем вперед, опережая момент настоящего.

Вот я сижу на скале, окаймляющей вершину монолита. Солнце печет правую половину лица и тела. Мой мозг тоже раскален, но весь, и пропечен до центра.

Я на вершине гранитного монолита высотой в две тысячи футов. Он возвышается на равнине всего в сотне футов от Реки. Верхние сто футов монолита расширяются и напоминают бутон с обрезанной верхушкой. То, что монолит имеет форму фаллоса, на мой взгляд, случайность. Но я не уверен, что в этом мире что-либо случайно. Даже контуры гор, окружающих долину Реки, равно как изгибы самой Реки, могут иметь как практический, так и символический смысл.

Мне хотелось бы расшифровать его. Иногда мне кажется, что я его почти уловил, но он ускользает между пальцев, как вода в Реке.

Вершина монолита, мое жизненное пространство, мой физический мир, образует неровный круг примерно шестисот футов в диаметре. Немного. Но вполне достаточно.

Снизу этого не видно, но круг на самом деле есть чаша. Она наполнена толстым слоем плодородной земли, там есть быстро растущий бамбук, кусты и земляные черви, которые питаются перегнившими растительными остатками и человеческими экскрементами.

В центре чаши растет гигантский дуб. У его подножия бьет ключ. Вода поднимается из какого-то источника внизу сквозь толщу монолита — не сама, разумеется, а с помощью некоего устройства, заключенного внутри каменной толщи создателями этого мира. Ручеек течет на север и впадает в мелкий пруд, тот расширяется в озерцо, а из него вода через узкую трещину на краю монолита водопадом стекает вниз. В пруду и озере обитают радужные рыбки. Длиной они примерно в восемь дюймов и очень вкусны, если их поджарить или запечь.

Неподалеку от дерева стоит питающий камень.

На Земле у меня были скромные потребности. Здесь я нуждаюсь еще в меньшем, хотя в духовном смысле мне стало требоваться больше.

Я похож на средневекового христианского отшельника, что годами сидел на столпе в африканской пустыне. Почти все время отшельники медитировали — так они, по крайней мере, утверждали, — и весьма редко вставали. Если это правда, то у них на задницах имелись внушительные мозоли. Я же часто прогуливаюсь, а иногда и бегаю по ограниченной окружности моего мирка. Бывает, я забираюсь на вершину трехсотфутового дерева, прыгаю с ветки на ветку, а по самым толстым из них даже бегаю.

Говорят, люди произошли от обезьян. Если это так, то я, в каком-то смысле, регрессировал. Ну и что с того? Игры на дереве доставляют мне большое удовольствие, к тому же прекрасно символизируют замыкание круга: обезьяна — человек — обезьяна. Они также символически совпадают с тем, как Река течет от северного полюса к южному, а потом вновь возвращается на северный. То, что выходит наружу, должно вернуться обратно. Возможно, в другой форме. Но важна не форма, а суть. Дух образуется из материи. Без материи духу негде обитать. Разумеется, я не имею в виду Дух. Затем для материи наступает время умирать. Но умирает ли дух вместе с ней? Не больше, чем умирает куколка, когда из нее вылезает бабочка. Дух должен отправиться туда, где, в отличие от этой вселенной, но подобно Духу, материя не является необходимой.

А не родилось ли подобное мышление из страха перед смертью? Если да, то оно ошибочно.

Даже десять мыслей о пироге не превратятся и в один его кусочек.

Время от времени мне кажется странным называть себя «я», в первом лице единственного числа. Множество лет, прожитых в этом мире, я называл себя «доктор Фостролл», и все думали, будто это мое настоящее имя. Сколько раз я и сам забывал, что родители назвали меня Альфредом — Альфредом Жарри. Литературный персонаж, созданный мною на Земле, превратился в меня. И у меня нет индивидуальности. Фостролл был лишь частью всеобъемлющего «мы». Но здесь, в этом месте Реки, где-то в северной умеренной зоне планеты, «мы», бывшие некогда «я» и трансформировавшиеся в «мы», претерпели обратное превращение в «я». Словно бабочка вновь регрессировала в куколку, а затем снова в бабочку.

Но превосходит ли второе «я» первое?

Не знаю.

Разве одно место возле Реки лучше другого?

Не знаю.

Зато я знаю, что мы: я и мои спутники — много лет путешествовали и сражались, поднявшись на много миллионов миль вверх по течению Реки, хотя часто мы двигались с севера на юг, запад или восток, следуя изгибам Реки. Но мы всегда двигались против течения.

Затем мы остановились ненадолго отдохнуть, как поступали во время всего путешествия, когда уставали от сражений, плавания и друг от друга. Там я встретил Рабийю. Там я и остался.

Наш лидер Ивар Бескостый, огромный бронзововолосый викинг, вроде бы и не удивился, когда я сказал ему, что утром не поплыву с ним дальше.

— Я заметил, что не так давно ты размышлял гораздо больше, чем идет на пользу мужчине, — сказал он. — Ты всегда был странным. Наверное, тебя отметили боги, вот ты умом и тронулся.

Он подмигнул мне, ухмыльнулся и добавил:

— Или же твоя решительность ослабела, потому что тебя охмурила встреченная здесь темнокожая женщина с ястребиным носом и глазами косули? Неужели она воспламенила в тебе страсть? Как я заметил, желание овладеть женщиной никогда не было в тебе сильным. Так я прав? Ты решил отказаться от путешествия ради пары великолепных грудей и горячих бедер?

— Физическая страсть не имеет к моему решению никакого отношения, — ответил я. — Всю свою жизнь на Земле Рабийя придерживалась целибата и осталась святой девственницей. Воскрешение в этом мире не изменило ее убеждений. И могу ответить тебе совершенно точно, что не страсть к ее телу удерживает меня здесь, а страсть к ее уму. Нет, я неверно выразился. Это страсть к Богу!

— Гм! — бросил викинг и больше не говорил на эту тему. Пожелав мне удачи, он ушел.

Я смотрел на его широкую спину и ощущал сожаление и чувство потери. Но мне показалось, что его потеря оказалась гораздо большей, чем моя. Много лет назад он пережил то, что я могу назвать мистическим моментом. Мы спасались на лодке от врагов, намеревавшихся нас убить, и тут Ивара озарило нечто светлое и яркое. Для меня его озарение было очевидным, хотя он никогда о нем не говорил. Но с этого момента викинг утратил желание завоевать кусочек Мира Реки, править им и расширять свои владения, насколько позволят ум и сила оружия. Он перестал нападать первым и сражался лишь, защищая себя, хотя и весьма агрессивно.