Мария Симонова - Третья стихия

Мария СИМОНОВА

ТРЕТЬЯ СТИХИЯ

Пролог

ЗА ДЕВЯТНАДЦАТЬ ЗЕМНЫХ ВЕКОВ ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ

Легкий, словно погребальный саван, туман опустился на дорогу, будто слетело к темной земле усталое облако и осторожно прилегло пухлым телом в луговую постель, осенив непроглядный мрак летней ночи зыбкой невесомой кисеей.

Единственный человек, ехавший в этот час по дороге, заметил, что вокруг как будто бы чуть посветлело, хотя ночь стояла безлунная. Плоть тумана стелилась ажурным одеялом, простеганным звездными нитями, и сама его потусторонняя бледность создавала иллюзию призрачного освещения.

Фанатик сидел на козлах сгорбившись, устало свесив руки с колен. Поглядеть со стороны — сморило сном усталого человека в дороге. И в голову не придет, что внутри дремлющий возчик натянут, как боевой лук. Сейчас, именно сейчас — Фанатик ощущал это всем существом, каждой его звенящей жилочкой — должно произойти нечто такое, что, возможно, изменит всю его дальнейшую судьбу. А судьба его была непростой, яркой и извилистой, длиною не в одну жизнь… Нечеловеческой была эта судьба, как и сам Фанатик не был человеком.

В поскрипывающей телеге позади него — прикрытый соломой, неподвижный, холодный, окоченевший — лежал труп. Вчера еще печальный груз телеги сражался на стенах крепости Угден, обороняясь от лихих ребят Хоша Доброго. Среди этих ребят числился Фанатик, тоже принимавший участие во вчерашней битве.

Злое, жаркое было дело! По сей час не остыло еще сердце от праведной ярости, тело налито блаженной усталостью нелегкой победы, и горят еще ладони после неистовой рубки. И пировать бы сейчас Фанатику вместе с Хошем во взятой крепости, да поймала его после сражения Особая Судьба — окровавленной рукою.

Чего только не повидал Фанатик в своей неординарной жизни, но тут и его поначалу взяла ледяная оторопь: рука, вцепившаяся мертвой хваткой в его пыльный сапог, принадлежала несомненному трупу — три стрелы торчали в его груди и одна — в горле. Лицо убитого было налито мертвенной синью, глаза остекленели, и кровь из многочисленных ран уже перестала течь. В довершение откуда-то из глубин мертвеца донесся деревянный, лишенный всякой интонации голос:

— Я — ХРАНИТЕЛЬ. ОДИН ИЗ ТРЕХ. Я ДОЛЖЕН ПЕРЕДАТЬ. ТЫ — ПОМОЖЕШЬ.

После этого пальцы разжалась. Покойник, назвавшийся Хранителем, уронил голову и лежал среди трупов мертвее мертвого. Лесные братья, проходящие мимо по двору, с удивлением глядели на Фанатика, склонившегося к мертвецу в попытках его разговорить.

Ночью Фанатик покинул крепость, прихватив с собой разговорчивый труп. Он не имел ни малейшего представления о том, куда едет, но это его не особенно волновало.

Туман парил над взъерошенными лугами, едва касаясь мягким брюхом дремлющих трав. Молчали цикады, не шелестела, застыв, трава, мир стал похож на объемную фотографию. Двигалась только разбитая телега с седоком на козлах и неподвижным телом на дне.

Лошадь тихо встала, словно уснула в середине очередного шага. И тогда оцепенение стало полным. Фанатика охватило странное ощущение: весь мир усыплен, задушен туманом, как наркотиком. Он, Фанатик, единственный, кому дано бодрствовать в этом остановившемся мире.

Тишина внезапно треснула звуком, будто топором из-за угла:

— СЛУШАЙ!

Фанатик вздрогнул всем телом и обернулся: с его места было хорошо видно мертвое лицо с черным шрамом приоткрытого рта, откуда и шел звук:

— ПРИМЕШЬ ТО, ЧТО ДАМ, И ПЕРЕДАШЬ ФЕЛЬЕ ДАГАНУ.

Даганы соседствовали Угденам с востока: знатный старинный род, возводивший свою родословную к Харосским королям. Фелье, насколько знал Фанатик, было имя их младшего отпрыска.

Рука трупа резко вздернулась вверх, взметнув фонтан соломенных былинок. Фанатик шарахнулся и чуть не свалился с телеги. Потом, овладев собой, всмотрелся: судорожно сведенные пальцы мертвеца сжимали какой-то мелкий предмет. Было видно, что это какая-то побрякушка, мелочь, недостойная быть хранилищем Предвечной Стихии. Он хотел было взять предмет, но мертвые пальцы держали крепко, не отдавали свое сокровище. Фанатик сделал осторожную попытку разжать их хватку. Неожиданно холодная клешня хищно сомкнулась на пятерне Фанатика, втиснув предмет до боли в его ладонь. Опешить и облиться липким потом ужаса Фанатик не успел, потому что пребывал уже в каком-то совершенно ином, требующем еще осмысления месте, куда его впустили благодаря цепкому рукопожатию мертвеца.

Он находился в углу мрачного пятиугольного помещения, похожего на каменный склеп с тусклым освещением неясной природы. Его внимание сразу привлек предмет, стоящий на невысоком постаменте: небольшой — размером примерно в локоть, изготовленный из цельного куска какого-то полупрозрачного кристалла. Поверхность его представляла собой калейдоскопический набор тысяч разновеликих граней, образующих узоры, похожие на извилистую вязь древних символов. Фанатик сделал шаг вперед, и светотени на кристалле неуловимо сместились, сложив замысловатые узоры-символы в новый кабаллистический рисунок.

Фанатик почувствовал пустоту в груди, сродни сильной жажде, требующей утоления: кристалл притягивал его, как — он знал это — способны притягивать только предметы, обладающие Силой. А любая сила — от самой примитивной мускульной до силы, таящейся в атомных ядрах, для человека во все времена являлась в первую очередь оружием — защиты или поражения, а чаще того и другого. Оружия Фанатик на своем богатом приключениями веку повидал немало. Судя по мощи притяжения, он безошибочным чутьем профессионала определил: в кристалле заключена чудовищная сила, способная, быть может, потрясти основы мироздания. Хранитель не обманул: одна из Трех Предвечных Стихий, покоренных еще до начала мира в непостижимые смертными времена Хаоса, мерцала и переливалась перед ним за прозрачными гранями.

Фанатик упустил момент, когда он позабыл, где находится и как сюда попал, забыл и о мертвом Хранителе, вцепившемся где-то в другом мире в его онемевшую руку. Все сущее для него исчезло, кануло в небытие. Один лишь кристалл царил в ужасающей пустоте на незыблемом пьедестале, нашептывая изменчивыми переливами все тайны Вселенной, маня, обещая — вот-вот сейчас, еще чуть-чуть, последняя преграда — мгновение, тонкое, как шелковая нить, — порвется, и ты их постигнешь…

Руки потянулись вперед, пустые, как вакуумные полости, до ломоты жаждущие заполнения. И тогда густую тишину продолжил мягкий и шероховатый, как сама эта тишина, голос:

— ВОЗЬМИ…

Ладони обняли кристалл, успев ощутить ранящие прикосновения тысяч острых, как бритвы, граней, но так и не сумев вобрать в себя, осознать и постигнуть их смысл.