Рольф Крон - Врач

Крон Рольф

Врач

Вдали ревет тукус. Дрожь пробирает при мысли, что этот кошмарный зверь может оказаться в круге света, который бросает моя лампа. Мохнатый загребущий хобот, два острых, как кинжалы, рога, торчащих во лбу — на этот лоб с силой шмякается захваченная хоботом жертва — и, наконец, желтые клыки! Но тукус боится приблизиться. Огни на сторожевых башнях и монотонные крики легионеров отпугивают его.

Мы не беззащитны. Оптим Тавр уже убил трех таких хищников, да и другие охотники время от времени их убивают… Мне кажется, бестии начинают нас избегать.

Весна в этом году поздняя, но вот уже несколько дней дует ласковый южный ветерок, приносящий пряный запах кустов цисталлы. Цветы их, огромные, темно-голубые и чужие, почему-то напоминают мне родину, сады и фруктовые рощи Испании. Наверно, потому, что весна. Наступает седьмое лето…

Страх остался позади, погребен в наших душах, вытеснен любопытством жизнь берет свое. Давно уже все вернулось на круги своя, все привычно, все как раньше. Днем вряд ли кто думает о случившемся, а вот ночью… Я, Сабин Юлий, вольноотпущенник и бывший врач великого Юлия Цезаря, знаю, что эта весна — последняя в моей жизни. Кассия пытается переубедить меня, другие ничего не замечают. Но я — врач, а врач должен знать, когда пробьет его последний час; иначе он не врач, а шарлатан. Я достаточно долго учился в Пергаме.

Слабость заполняет мои вены свинцом, парализует сухожилия, лишает воли. От чего это — от болезни, от старости, от отравления ядовитым растением, проглоченным ненароком? Какая разница! И если я хочу сказать об этом перед смертью, то надо говорить сейчас. Убежден: молчать больше нельзя. Семи лет молчания более чем достаточно.

Я выхожу на террасу, жадно вдыхаю запахи ночи. Мой взор обращен в небо, на красный серп луны. Что нас ждет в будущем? Возможно ли возвращение? Может быть, надо было всем сказать об этом раньше? Вопросы без ответа.

Ужасно, что нельзя ни с кем об этом поговорить: теперь-то я знаю, почему он советовал мне забыть обо всем. Но даже если я нарушу свое обещание и расскажу всем — кто найдет выход? Никто. Безнадежность только усилится. Лучше, если никто об этом ничего не узнает. Иногда полезно о чем-то не знать. Каждому врачу известно это правило. Но тогда и внуки, и правнуки тоже ничего не будут знать? Что есть сие правило перед судом истории? Не назовут ли меня потомки трусом?

Есть и третий путь. Я заведую архивом храма Юпитера. Можно, например, описать свои злоключения и запрятать эти воспоминания среди бумаг. Когда-нибудь их прочитают и… посчитают выдумкой. Сегодня мне бы поверили, но те, кто придет после, не знают меня. Есть ли смысл? Надо все продумать.

Снова слышится рычание тукуса в ущелье Белых гор. Мне кажется, что он удаляется (хотя, по неопытности, я могу и ошибаться); наверное, хищник убедился: здесь легкой добычи не будет. Утром охотники отправятся искать его следы. Отварное мясо тукуса — лучший из деликатесов, но зверь опасен, как целая стая германских волков.

Усталость во мне и сильна, и слаба одновременно — противоборствуют интерес к жизни и бремя прожитых лет. Лечь спать? Но когда я лежу без сна. Кассия просыпается. Пусть хоть она отдохнет. Малыши Юлий и Атилия доставляют ей кучу хлопот. А утром наш дом снова будут осаждать больные. Пока она единственная моя помощница — Кесонию еще долго учиться. Он, однако, не глуп… Было бы лучше, если бы сын унаследовал мои знания, но чувствую — время не ждет. Пусть моим преемником будет этот вольноотпущенник. Ведь и я когда-то был рабом.

Всю правду я не могу сказать Кесонию, как не могу сказать ее своему другу Марку Веру или моей Кассии. Пусть живут спокойно.

То, что Марк Вер до сих пор не докопался до объяснения случившегося, меня не удивляет. Всю жизнь он был только солдатом — хорошим солдатом, который дослужился до трибуна и коменданта гарнизона Талтезы, — но никогда не был он искателем истины. Я во всех отношениях его антипод, У греков я учился логике.

Как раз логика здесь и нужна. Я верю лишь в то, что сам видел, бога я не видел. Если бы боги существовали, они должны были бы… были бы другими. Не как те. Да и могут ли вообще существовать законы божьей волей? Личный библиотекарь Цезаря сказал как-то, что с такими мыслями мне место в войске Спартака. Наверное, он прав.

Нет, тогда мы не умерли, как думает Марк Вер, как думает большинство. Здесь не царство теней. С той поры некоторым из нас не повезло, и они действительно умерли. А разве может еще раз умереть уже умерший? И чувствуем мы себя как прежде. Прощупывается пульс, я дышу, думаю, родились дети… Разве это смерть? Об этом, к счастью, никто не задумывается. Некоторые считают это волшебством, проделкой демонов. Может быть, и я думал бы так же.

Но я знаю, что произошло на самом деле. Если бы я посчитал себя вправе, то рассказал бы невероятную историю. Но чем будет эта история без доказательств — так, сказкой. Правда, пугающе правдоподобной.

Предположим, я решусь описать эту историю — с чего же начать…

В то время легионеры сражались с последними рассеянными отрядами восставших галисийцев. Хотя война на Пиренеях давно завершилась, и успешно для нас, управление провинции, которое находилось в далеком Таррако, назначило в поселок Талтезу военного коменданта. После умиротворения региона снова будет установлено гражданское правление. Но этого можно было ждать годы и годы.

Все это было для меня очень кстати. Хотя я старательно заметал следы и, конечно, никто не стал бы искать меня, личного врача Цезаря, именно в отдаленной Испании, но в момент, когда я, закончив скитания, сделался бы оседлым жителем, местные чиновники стали бы спрашивать, кто я, откуда. А покажись им мои ответы невнятными, они стали бы наводить справки. Тогда как писаря, работающего с военным комендантом, никто не станет проверять. Он, так сказать, служебный инвентарь.

К счастью, трибун Марк Вер почти ни о чем не спрашивал, когда я стал хлопотать о вакантной должности. Он поверил, что я прибыл из Пергама. Ссора с начальством показалась понятной причиной ухода, а то, что я особенно не распространялся на этот счет, в глазах старого солдата придавало мне вес. К тому же я облегчил его физические страдания — от германского ревматизма и от плохо залеченных ран, чем завоевал его расположение. Мои познания в медицине никогда не удивляли его — он думал, я научился некоторым приемам у пергамских врачей.

И у меня был хлеб и дом.

Как-то ранним летом мы сидели с Марком Вером за кувшином вина и вспоминали прошлое. И тут прибыл стоявший на посту легионер Оптим Тавр и сообщил о незнакомце.