Владимир Хлумов - Плач женщины

Хлумов Владимир

Плач женщины

Владимир ХЛУМОВ

Плач женщины

Что ты мне притащил? Посмотри, что ты наделал, что ты тут наплел, воспользовавшись моей свободой? Ты, неудачник, лентяй, ротозей, ты родился в тысяча девятьсот пятьдесят втором году и умер в тысяча девятьсот пятьдесят втором году, ты не использовал свой шанс и предпочел действию бездарное животное рукоприкладство. На кого ты теперь похож? Да как ты посмел, имея за душой пустое необжитое место, где и раньше ничего не произрастало, пасть ко мне на колени и философствовать с умным видом. Губошлеп, опомнись, остановись, хватит кичиться своим сквернопахнущим, уже давно устаревшим экзистенциализмом, будто душа человеческая важнее долга, чести и веры. Изыди, сгинь, исчезни, ведь ты еще не родился, а уже ерзаешь и делаешь мне больно. И долги свои забери и раздай людям, иначе придут и скажут - погиб за общее дело в утробе матери. Подлый, жалкий, похотливый, ты еще смеешь наслаждаться и моим присутствием на твоем празднике жизни, не имея к тому особых оснований. Да что там, не имея, ты их, эти особые основания, даже не пытался искать, все откладывал на потом, авось, мол, так проскочит, пройдет, не заметит и пронесет. А вот я и заметила, и теперь уж слушай, и локтями не шуруди, а то синяки останутся, а мне, может быть, еще дальше жить придется.

И песен своих жалостливых не пой. Тебе, конечно, охота наблюдать за чужой болью, когда у самого конфета на черный день припрятана. Ну-ка, покажи, чего там у тебя завернуто и блестит. Да это же твоя кожа влажная, и сам ты, как угорь изворотливый, умный и скользкий, притаишься под корягой и ждешь, пока на свету что-нибудь не появится. Где ты раньше был, чем дышал, кого любил, когда я еще тебя не раскусила? И не радуйся, умник, это я так, к слову сказала, а по сути ты глупец, потому что зря здесь теряешь время. Все полезное, опасное, нужное ты обходишь стороной, боясь, как бы чего к тебе не прилипло и потом всю жизнь не напоминало, а теперь мне же и жалуешься, как будто если бы я тебя простила за твой облик, то вмиг все и переменилось. Ползи дальше, гад водянистый, другим хвастайся про то, как тепло и сыро под поверхностью воды.

Только не хорохорься, не делай вид, будто ты еще вполне и еще ох как можешь, если понадобится начать все сначала. Будешь, мол, снова глубоко дышать и строить хитрое выражение лица, как будто что-то имеешь в виду и при случае можешь нечто такое выкинуть, т.е. свежее и оригинальное, как бы невзначай, а по сути - для аплодисментов. Только тихо будет, мой дорогой, в зале, тихо и холодно, ибо ты уже окончательно вышел из моды. Ты вышел, а я только вхожу, но увы, тебя с собой не приглашаю.

И перестань постоянно целовать мои руки с таким видом, будто к ним никто не прикасается. На что ты намекаешь - что я не вечна, что кожа моя скоро потеряет живой молочный цвет, а пальцы изогнутся и перестанут доставлять мне радость? Но ведь это подло и мерзко, постоянно мне напоминать о безграничности времени, а потом нагло пользоваться да еще и заявлять, будто я и есть цель твоего низкого, бестолкового существования. Да и есть ли у тебя цель? Поворотись на себя, подойди к зеркалу, посмотри - ты запутался в трех соснах и не знаешь уже, во что верить, а чему доверять. Вот он и есть твой лес, твоя роща, твои непроходимые заросли. Ты потерялся между тремя вертикальными линиями и как насекомое-паразит ползешь, куда бог на душу положит, лишь бы не стоять на одном месте. И сбрей наконец свои отвратительные усы, они щекочут меня между пальцами и возбуждают во мне отвращение к одиночеству.

И чем ты гордишься? Что написано на твоих потрепанных знаменах, куда зовешь, потрясая аляповатыми штандартами, где наконец она, твоя армия, кто положит за один твой ласковый взглядик хотя бы не жизнь, а личное спокойствие? Ты все промотал, прокутил, растерял. И теперь осталось одно, прочтенное однажды на желтом лакированном автомобиле в порту Джона Кеннеди в Нью-Йорке: Do not follow me, I do not know where I am going. Ты часто смеялся над этой мерзостью, а потом написал ее на моем запотевшем окне, и теперь она каждый раз проступает, если на улице идет дождь.

А когда тебя нет рядом, нет твоих отвратительных нежных рук и глупого смеха, больше похожего на совиное уханье, чем на человеческое веселье, и никто не касается моих щек и не тянет из меня ответного, полного любви и нежности взгляда, вся твоя дурацкая философия, вся твоя ничтожная слабость и бездействие, все твои ужимки и пошлые манеры, вся твоя, черт тебя дери, холодная, беспросветная пустота и глупая, никому не нужная жизнь вдруг выворачиваются таким щемящим теплым огоньком, такой уютной надежной гаванью, что я, как последняя дурочка, бросаю всех своих ненасытных детей и собак и сломя голову, как преступник, как вор, через ложь и обман, вопреки морали и предрассудкам, срываюсь в любом указанном направлении и лечу, повторяя с упорством кришнаита лишь одно и то же: милый, хороший, добрый мой человек.