Робертсон Дэвис - Мир чудес (Дептфордская трилогия - 3)

Дэвис Робертсон

Мир чудес (Дептфордская трилогия - 3)

Робертсон Дэвис

Мир чудес

(Дептфордская трилогия - 3)

Пер. с англ. Г. Крылова

"Мир чудес" - это автобиография мага и волшебника Магнуса

Айзенгрима, история его подъема из бездны унижения к вершинам

всемирной славы. Будучи произведением вполне самостоятельным, "Мир

чудес", однако, завершает "Дептфордскую трилогию" букеровского

лауреата Р. Дэвиса, так что читавшие "Пятый персонаж" и "Мантикору"

узнают наконец ответ па вопрос: "Кто убил Боя Стонтона?"

I

МЕХ В ДЫМУ

1

- Нет сомнений, он был очень милый человек. Обаятельная личность. С этим никто не спорит. Но фокусник - средний.

- По какой мерке вы судите, позвольте поинтересоваться?

- По самому себе. А как иначе?

- Вы считаете, что как фокусник вы лучше, чем Робер-Гуден?

- Определенно. Он был неплохим иллюзионистом. Но что такое иллюзионист? Это человек, который зависит от массы всяких хитрых штучек - приспособлений, механизмов, зеркал и тому подобных вещей. Разве мы не работали с подобной чепухой почти целую неделю? А кто ее сделал? Кто воспроизвел этого "Patissier du Palais-Royal"* [Кондитера из Пале-Рояль (фр.).] - мы с ним весь день провозились? Я его воспроизвел. Кроме меня, это никто бы не смог сделать. Чем больше я смотрю на эту штуку, тем больше ее презираю.

- Но это же здорово! Когда маленький пекарь приносит свои конфетки, пирожные, круассаны, бокалы с портвейном и марсалой, - и все по команде - я чуть ли не рыдаю от удовольствия! Это самое трогательное напоминание об атмосфере эпохи Луи Филиппа! А вы признаете, что все воспроизвели в точности, как в оригинале у Робера-Гудена. Если он не был великим фокусником, то кто же тогда, по-вашему, великий фокусник?

- Человек, который может стоять абсолютно голым в толпе и в течение часа владеть ее вниманием, манипулируя несколькими монетами, или картами, или бильярдными шарами. Я это могу - и дам сто очков вперед любому фокуснику дня сегодняшнего, да и не только сегодняшнего. Вот почему меня тошнит от Робера-Гудена и его "Замечательной пекарни", и его "Неисчерпаемого кувшина", и его "Чудесного апельсинового дерева" и всех остальных его колесиков, шестеренок, рычагов и прочей ерунды.

- Но ведь вы не собираетесь бросать работу над фильмом?

- Нет, конечно. Я же подписал контракт. В жизни не нарушил ни одного контракта. Я профессионал. Но меня от этого воротит. На мой взгляд, это все равно что просить Рубинштейна сыграть на механическом пианино. На таком инструменте любой может сыграть.

- Вы же знаете, что мы попросили вас сняться в этом фильме только потому, что вы - величайший в мире иллюзионист, величайший иллюзионист всех времен, если угодно, а для фильма это - огромная дополнительная приманка...

- Меня уже давно не называли дополнительной приманкой...

- Позвольте мне закончить. Мы показываем, как великий иллюзионист современности воздает должное великому иллюзионисту прошлого. Публике это понравится.

- А меня выставит в невыгодном свете.

- Да нет же. Только представьте себе размеры аудитории. После показа на Би-би-си фильм пойдет по Всеамериканскому каналу - договоренность об этом уже практически есть, - а потом по всему миру. Только представьте себе, как его встретят в той же Франции, где Роберу-Гудену все еще поклоняются как божеству. Зрителей будут миллионы и миллионы. Неужели вам это безразлично?

- Ваши слова лишний раз подтверждают, что вы невысокого мнения о магии и мало что о ней знаете. Меня уже видел весь мир. И я не преувеличиваю: меня действительно видел весь мир. И публика, с которой я каждый раз вступаю в... не побоюсь этого слова - уникальные отношения, ощущала всю уникальность моего искусства. По телевизору этого не покажешь.

- А я как раз и собираюсь показать это по телевизору. И пожалуйста, не сочтите мои слова за хвастовство. Хватит нам на сегодня хвастовства. Но я не какой-то заштатный кинорежиссер. Могу без ложной скромности сказать, что я в своей области известен не меньше, чем вы - в своей. Я тоже своего рода маг, и не какой-нибудь третьесортный...

- Если то, что я делаю, третьесортно, зачем вам нужна моя помощь? Ах да, для фильма. Представление о том, что кино - искусство, уже давно стало общим местом. Точно так же люди говорили, что сложные механические игрушки Робера-Гудена - это искусство. Людей всегда очаровывают хитроумные механизмы, которые создают иллюзию жизни. А вы не помните, как маленький актер из пьесы Ноэля Кауарда называет кино? "Дешевая фотография".

- Я вас прошу...

- Хорошо, я не настаиваю на слове "дешевая". Но от "фотографии" нам не уйти. Кинематографу чего-то не хватает; и вы знаете чего: неуловимой, но ощутимой власти артиста над его аудиторией. Фильм - он даже хуже механического пианино; к этому вы хоть можете добавить что-то свое, можете по желанию изменять скорость и громкость.

- Фильм похож на живописное полотно - оно ведь тоже остается неизменным. Но каждый зритель привносит в него свое личное ощущение, свое неповторимое восприятие завершенного холста. Точно то же происходит и с фильмом.

- Да кто они такие, ваши телезрители? Сброд и всякие подонки общества. Пьяные и трезвые. Они могут смотреть внимательно, а могут клевать носом. Люди, которые получают что-то бесплатно, не в силах как следует сосредоточиться. Я привык к публике, которая приходит посмотреть на меня и платит за это. Пять минут - и я завладеваю их вниманием, как никто прежде. Я не могу гарантировать, что мне удастся сделать это по телевизору. Я не вижу телевизионных зрителей, а воздействовать на тех, кого не вижу, я не способен. А раз я не могу на них воздействовать, то как я, по-вашему, очарую их, ублажу, сделаю соучастниками в самообмане?

- А вот тут-то и начинается мое искусство. Я - ваша публика, во мне все эти миллионы, о которых мы говорим. Если вы покорите меня, то покорите и их. Потому что я наделяю их моим разумом, моей восприимчивостью и поднимаю до моего уровня. Разве я не показал это более чем в дюжине признанных киношедевров? Это мой дар и мое искусство. Доверьтесь мне. Ни о чем другом я вас не прошу. Доверьтесь мне.

2

Это была первая серьезная размолвка с того времени, как мы начали работать над фильмом. Имею ли я право говорить "мы"? Поскольку я жил в доме и очень интересовался всем, что было связано с этой картиной, мне позволили присутствовать на съемках и даже дали работу. Будучи историком, я отслеживал детали и не позволял киношникам слишком уж удаляться от Луи Филиппа и его Парижа или, по крайней мере, не дальше, чем то допускали художественная вольность и необходимость. Я предчувствовал грозу. Ведь не зря же я прожил семьдесят два года, а к тому же очень хорошо знал Магнуса Айзенгрима. Мне казалось, что понемногу я начал узнавать и великого постановщика Юргена Линда.