Ноpман Спинрад - Агент Хаоса (Deus X)

Ноpман Спинрад

АГЕНТ ХАОСА

Deus X

О ХАОСЕ МУДРОМ, РОДНОМ И ЛЮБИМОМ

Американский фантаст Норман Спинрад всегда любил запускать маленьких ежиков в штаны здравому смыслу и установленным правилам поведения, чтобы потом, задорно поблескивая очечками, наблюдать за конвульсивными телодвижениями этих бедняг — причем, наблюдать с победным видом отличника возле разбитого окна: дескать, и мы не лыком шиты! Начинал Спинрад с произведений довольно традиционных, однако уже к концу 60-х на полной скорости (роман «Жучок Джек Баррон») взлетел на гребень «новой волны» и в течение добрых двух десятилетий будировал и эпатировал читающую публику старушки-Америки. Критика, как по заказу, называла его «наглым», «скандальным», «спекулятивным», «безнравственным», «бессовестным» (последние три эпитета имели некоторый привкус благопри3 стойкой зависти), легко создавая писателю ореол анфан-терибля американской сайенс фикшн. Правда, имидж «злого мальчика» примерял на себя не один Спинрад: во второй половине 60-х это стало достаточна распространенным явлением. Издеваться над пуритан ской моралью, над дряхленькой демократией и над политической системой, подавившейся вьетконгом, оказалось хорошим тоном. Джефферсон устарел. «Новые левые» варили в котле, позаимствованном у макбетовских ведьм, терпкое варево из марихуаны, перебродивших идей Льва Давидовича, Че, председателя Мао, Лабриолы и прочих бородатых, усатых, смуглых и длинноволосых политических гуру. Фантасты, отведавшие этой смеси, уже органически не переваривали привычные сюжеты «золотого века» американской фантастики; призрак Маркузе на сверхсветовой скорости вырывался в космос, а тень Коменданте являлась инопланетным гамлетам, по меньшей мере, с периодичностью полнолуний.

Норман Спинрад не просто поддался этому поветрию — он купался в нем, дирижировал им, наслаждался им, исправно поливая всем этим дьявольским коктейлем каждый новый росток своей неуемной, всесокрушающей фантазии. Автор пинками разгонял почти все моральные и социальные табу, которые окружали колыбельку американской цивилизации, источал едкой кислотой скепсиса культуру как систему запретов и выводил на оперативный простор всех монстров подсознания. Ненормативная лексика, эксгибиционизм, опоэтизированный промискуитет — все это уже только обрамляло фантастические построения писателей и, хотя бросалось в глаза, на самом деле было по сути не столь уж скандальным. Спинрад искал себе союзников совсем уж неожиданных, в такой густой тени, куда даже его отважные коллеги все-таки не решались забираться. И если герой знаменитого фантастико-сатирического фильма Стенли Кубрика в финале «перестал бояться и полюбил атомную бомбу», то Норман Спинрад шел дальше. В романе «Агент Хаоса» автор объяснялся в любви к…

Впрочем, не будем торопиться с дефинициями.

Роман «Агент Хаоса» поначалу выглядит как привычная антиутопия, ведущая свое начало от оруэлловского «1984». Существует некая Гегемония с центром на планете Марс, этакое тоталитарное образование, в котором культивируются всеобщий контроль всех над всеми, слежка, строгая кастовость, разветвленная структура политической полиций… и есть немногочисленные бунтовщики, взыскующие гражданских свобод (так называемая «Демократическая Лига»). Сходство с оруэлловским романом подчеркивается даже в деталях: если в «1984» за каждым жителем Океании зорко бдит телескрин, то такой же телеглазок в присутственных местах оглядывает в Гегемонии каждого прохожего, причем вот-вот будут введены в действие и домашние теленадзиратели. Соответственно и координаторы Гегемонии весьма напоминают О'Брайена — разве что не требуют от своих подданых искренней любви к Большому Брату, удовлетворяясь дисциплиной и послушанием.

Реакции читателя, разумеется, предсказуемы: воспитанный на демократических ценностях, он после такой преамбулы готов тут же отдать свои симпатии инсургентам из «Демократической Лиги», возглавляемой смелым Борисом Джонсоном. Писатель с большим искусством использует «эффект обманутого ожидания». Как только наше восприятие реальности, предложенной нам в романе, как будто введено в систему, уложено в схему — писатель с налету взрывает и систему, и схему! Нет, автор не начинает вдруг симпатизировать Гегемонии, ее подопечным и диктаторам-координаторам (почти все они, за исключением одного, показаны чрезвычайно неприятными личностями) или «доказывать нам без всякого пристрастья необходимость самовластья и прелести кнута». Спинрад просто-напросто наш вектор симпатий неожиданно поворачивает и упирает в пустоту. Дело в том, что и «Лига» оказывается не тайным сообществом бескорыстных борцов за справедливость, а лишь горсткой придурков, поклоняющихся Демократии как язычники «Неведомому Богу» и не знающих точно, что это такое и почему она, собственно, лучше тоталитаризма. Вдобавок и Гегемония, и «Лига» пользуются одним и тем же, самым действенным «методом убеждения» — террором. К тому же и Гегемонии, и «Лиге» в конечном итоге неважно, сколько народа по гибнет во время их остроумных боевых операций или контропераций: главное — результат.

В тот момент, когда акценты расставлены и читатель порядком дезориентирован, Норман Спинрад вводит в повествование новых фигурантов: представителей странного и страшного «Братства Убийц»…

И всех окончательно запутывает.

Традиционная сайенс фикшн по обыкновению тяготела к традиционным же черно-белым схемам. Дихотомия обязывала нас непременно встать на чью-либо сторону и все дальнейшее повествование воспринимать под углом деления персонажей на «наших» и «не наших» — условно говоря. Спинрад не просто обманул доверчивого читателя, вводя в контекст романа никем не запланированную «третью силу». Он сделал еще и так, что симпатии, которые могла бы вызвать эта самая сила, оказывались противоестественными. Ибо «Братство Убийц» — судя уже по названию — тоже прибегало к «последнему доводу королей»…

Парадоксальнее всего то, что Спинрад вынуждает своего читателя именно к «странной любви» к пресловутому «Братству», которое состоит из поклонников Хаоса и все свои кровавые акции осуществляет не ради бессмысленного разрушения, а во славу Хаоса.

Автор романа, по-своему, даже логичен. И Гегемония, и Демократия (если она вдруг каким-то чудом победит) упорядочены, предсказуемы. Первая означает духовное и физическое закабаление индивида в железной клетке социума (поступки людей строго разграничены и в итоге сведены к рефлексам), вторая дает тому же индивиду положенное и потому тоже ограниченное (законами, моралью и т. д.) число степеней свободы. Предсказуемый мир конечен. Вселенная же — бесконечна и неисчерпаема. Следовательно, чтобы привести чело6 нечестно к гармонии со Вселенной, необходимо ликвидировать Порядок (тоталитарный ли, демократический — неважно) и дать волю Хаосу. Вот почему террор устраиваемый «Братством», столь прихотлив: сегодня они «подыгрывают» Гегемонии, завтра — «Лиге», не со чувствуя, естественно, никому. Сбитого с толку читателя эта ясная схема завораживает уже к середине романа, и он уже старается не замечать, насколько она безумна, вызывающе безумна. Ибо Хаос вообще не нуждается в каких-либо агентах.