Филип Фармер - Вверх по светлой реке

Филип Хосе Фармер

Вверх по светлой реке

1

Эндрю Пакстон Дэвис склонился навстречу ветру, дующему со скоростью пятнадцать миль в час. Он стоял на краю тисовой доски длиной в пятьдесят футов, толщиной в три дюйма и шириной в четыре с половиной. Тридцать футов доски поддерживала балка, установленная по углом сорок пять градусов и упирающаяся другим концом в башню. Оставшиеся двадцать футов образовывали нечто вроде трамплина для прыжков в воду. Дэвис ощущал, как доска прогибается под его тяжестью.

От земли его отделяло триста футов пустоты, но он ясно слышал рев и вопли толпы, а иногда различал и отдельные слова. Почти на всех задранных вверх лицах читались нетерпение или злоба, и лишь изредка он замечал страх или сочувствие.

Еще двенадцать футов разделяли конец доски, на которой он стоял, от начала другой, напротив — такой же длинной и узкой. Но конец его доски прогнулся под его тяжестью и потому находился на пять дюймов ниже конца противоположной.

Если он сумеет перепрыгнуть с одной доски на другую, то обретет свободу. Император пообещал, что любой «преступник», которому это удастся, получит право беспрепятственно покинуть его страну. Впрочем, выбора — прыгать или нет — не предоставлялось. Любой, совершивший тяжкое преступление, приговаривался к этому испытанию.

Люди внизу или подбадривали его, или надеялись, что он упадет. Их отношение зависело от того, на какой исход они сделали ставку.

Другие пленники, стоя за его спиной на платформе башни, тоже выкрикивали что-то ободряющее. Двоих из них Дэвис не знал, равно как и суть их преступлений, а остальные были его компаньонами, если их так можно назвать, проделавшими с ним дальний путь и тоже захваченными в плен жителями королевства Западного Солнца. То были викинг Ивар Бескостый, безумный француз Фостролл и проклятье Дэвиса — прекрасная, но ветреная Энн Пуллен.

Император Пачакути предоставил Дэвису право прыгать первым. С той же вероятностью тот мог оказаться и последним в очереди. Если он откажется прыгать, стражники сбросят его с башни.

Ивар кричал на древненорвежском. Хотя ветер уносил срывающиеся с его губ слова, их выкрикивали легкие великана, и Дэвис слышал словно издалека:

— Покажи им, что ты не боишься! Беги храбро! Беги с проворностью Хуги — великана, чье имя означает «мысль»! Затем лети так, словно надел птичью кожу Локи! И помолись своему богу, чтобы ты не опозорил его нерешительностью! И нас тоже!

Голос Фостролла был пронзителен, но тоже пересиливал ветер. Он кричал на английском:

— Не имеет значения, если ты потерпишь неудачу и упадешь, друг мой! Мгновение ужаса, катарсис для тебя и для нас — и завтра ты проснешься цел и невредим. Но это, если ты простишь мою откровенность, слабое утешение!

Энн Пуллен или молчала, или ветер уносил ее слова.

То, что сказал ему Фостролл, было, если не считать оскорбления, правдой. Если Дэвис умрет сегодня, то воскреснет завтра, но при этом может оказаться далеко вниз по течению Реки, и тогда ему придется начать путешествие заново. Подобная перспектива бросала его в дрожь не меньше того, что ему предстояло сделать в ближайшие двадцать секунд. На попытку ему давалось две минуты.

— Десять футов,[1] Рыжий Эндрю! — воскликнул Ивар, когда император огласил приговор. — Десять футов! Ерунда! Я пробегу по доске, как олень, пролечу по воздуху, как ястреб, и приземлюсь на другую доску, как рысь, прыгнувшая на добычу!

Слова храбреца. Хотя Ивар был шести футов и шести дюймов роста, весил он более двухсот тридцати фунтов, а такую массу мышц и костей поднять в воздух нелегко. Чем тяжелее бегун, тем больше прогнется под ним доска, и ему придется прыгать не только вперед, но и вверх, чтобы достичь конца противоположной.

У Дэвиса было преимущество — его рост составлял лишь пять футов шесть дюймов, а весил он сто сорок фунтов. Но исход прыжка все же зависел от мужества прыгуна. Он уже видел людей, которые смогли бы совершить такой прыжок, если бы страх не сковал их движения и не увлек вниз.

Он приказал себе не колебаться. Вперед! Только вперед! Покажи, на что ты способен! Но из желудка не исчезала тяжесть, а тело била нервная дрожь.

Он молча молился, шагая по доске обратно к башне, а затем поворачиваясь к ней спиной. Пятьдесят футов для разбега маловато, он не успеет набрать максимальную скорость. Но выбирать не приходилось, а никакие возражения не принимались. Все еще молясь, он согнулся в стартовой стойке и изо всех сил метнулся вперед. Слабость и дрожь или исчезли, или он перестал их замечать. Он вновь ощутил себя десятилетним пацаном, который в 1845 году соревновался с другими фермерскими мальчишками в прыжках через ручей неподалеку от городка Боулинг Грин в штате Индиана — здоровое юное тел, не верящее в смерть.

Теперь его дух и тело снова стали такими, какими он ощущал их во время победного прыжка на Земле. Он превратился в стрелу, нацеленную в кончик доски на другом краю бездны. Возгласы его компаньонов, рев толпы и голос капитана стражников, отсчитывающего оставшиеся ему секунды, слились воедино. Его босые пятки шлепали по дереву, как шлепали они по земле, когда он выиграл состязание среди своих школьных приятелей. Но тогда, не допрыгнув, он мог только промокнуть.

Конец доски приближался с непостижимой быстротой. За ним находилось пространство, которое он должен преодолеть — короткое в реальности, но бесконечно долгое в сознании. К тому же опорная балка стояла чуть-чуть косо — всего на пару дюймов, но даже слабое отклонение от горизонтали могло стать роковым.

Он сильно оттолкнулся правой ногой и взмыл вверх, вверх, вверх. Внизу разверзлась пустота. «О Господь, в которого я всегда веровал, — подумал он, — спаси меня от сего зла!» И тут его совершенно неожиданно охватил экстаз, словно длань Господня не только подняла его ввысь, но и окутала благодатью, которую, за исключением святых, познали немногие.

Ради этого стоило пережить ужас и смерть.

2

Вчера Эндрю Пакстон Дэвис тоже находился высоко над землей. Но тогда он еще не был приговорен и мог не страшиться мгновенной смерти. Он цеплялся за перила крошечной бамбуковой платформы, которую раскачивал сильный ветер. Его одолевала морская болезнь, хотя в этом мире не было морей.

Город внизу, ярко освещенный утренним солнцем, поскрипывал, словно идущий под всеми парусами корабль. Дэвис поднялся на много этажей по бесчисленным лестницам и лесенкам, чтобы добраться до верхушки сторожевой башни — высочайшего строения в гигантском каркасном сооружении, составлявшем город. Он пробыл там всего две минуты, но чувствовал себя так, словно отстоял час вахты на корабле, застигнутом жестоким штормом. Правда вид сверху открывался совершенно мирный — шторм бушевал внутри Дэвиса.