Север Гансовский - Младший брат человека

v 1.0 — создание fb2 — Faiber

Север Гансовский

Младший брат человека

…Когда все выговорились, полковник авиации, который прежде молчал, обвел нас всех взглядом и сказал:

— Хотите послушать одну историю? За подлинность ручаюсь. Сам участник.

Все согласились. Он еще раз на нас посмотрел и прикрыл дверь в коридор.

— Первый раз решаюсь рассказать в компании. Вернее, один раз попытался, но приняли за сумасшедшего. Да, так вот…

Это было примерно двадцать лет назад. Точнее — в апреле 1941 года. Мы с товарищем потерпели аварию в Сибири. Летели из Эглонды на Акон, и нам пришлось сделать вынужденную посадку в тайге.

Не буду долго рассказывать, как это случилось. Мы были в метеорологической разведке. Сначала сбились с курса — вышел из строя гирокомпас, — потом попали в болтанку. (Я был пилотом, мой товарищ Виктор Комаров — штурманом.) В облаках самолет вдруг начал проваливаться — наскочили на нисходящее воздушное течение. Я взял штурвал на себя, задрал нос машины, чтобы набрать высоту. Но самолет уже стал вялым. Отдал штурвал

— машина меня не слушается: начали обледеневать. Беру круто влево, но и тут никакой опоры, как будто весь мир падает вместе с нами. Короче говоря, с двух тысяч метров мы покатились по наклонной — примерно так, как летит лист бумаги, если его в тихую погоду бросить с третьего или четвертого этажа. На высоте метров в сто пятьдесят выскочили из облаков. Какая-то снежная долина и реденький лес бешено несутся навстречу. Еще несколько попыток взять контроль над машиной — все так быстро, что даже не успеваешь испугаться. Удар, треск, длительный скрежет. Тело мучительно рвется вперед, ремни врезаются в плечи. Еще удар, стекла кабины вываливаются. Последний толчок, пол кабины стал ее стеной, и мы висим на ремнях.

А потом начались открытия. Чувствуем запах жженой резины — машина горит. Выкарабкались из самолета, Виктор сразу упал на снег — сломана нога.

Каким-то образом у меня хватило сообразительности оставить его тут же лежать и прежде всего нырнуть в кабину за нашим «НЗ». После этого я оттащил Виктора метров на пятьдесят в сторону. И вовремя, так как через минуту огонь добрался до бензобака, и самолет взорвался.

Теперь представьте себе наше положение. До Акона триста километров. Мы

— в дикой местности, где человека не бывало, может быть, от самого сотворения мира. Еды — на неделю, и у Виктора сломана нога. Почти нет шансов, что нас заметят с самолета, так сильно мы сбились с курса. И никакой возможности связаться с людьми, поскольку рация погибла вместе с машиной.

А кругом была таежная тишина, сыпал снежок, и маленькие корявые северные елки стояли как приговорившие нас к смерти безжалостные судьи.

Я старался, чтобы мой голос прозвучал уверенно:

— Ну как, Витя?

Виктор пожал плечами, как бы говоря: «Ерунда. Бывало и хуже».

На самом деле хуже у нас никогда еще не бывало. Мы ведь оба были совсем мальчишки: ему двадцать четыре и мне столько же.

Я сделал лубки из веток Виктору на ногу и устроил его на сложенном в несколько раз парашюте. Вечер и ночь мы провели у костра. У Виктора начался жар, нога распухла и побагровела. Ему было больно, но он терпел. Разговаривать мы старались о чем-нибудь таком, что не имело связи с нашим тогдашним положением.

Утром я отправился в разведку. Когда мы еще падали, я успел заметить, что на севере долину замыкает горная гряда. Теперь нужно было установить, сумеем ли мы через нее перебраться.

Я оставил Виктору разведенный костер, запас сучьев и пошел. Снег в лесу был рыхлый, я проваливался иногда по пояс. (Позже я несколько раз пытался сделать себе лыжи из обломков фюзеляжа или из еловой коры, но мне не удавалось так их прикрепить к унтам, чтобы они не сваливались.) Часа через три пути лес поредел, начался мелкий тальник, сохлые низкорослые березки. Потом и они кончились. Передо мной раскинулась равнина. Снег сделался плотным, его утоптали ветры. Тут я почти не проваливался. И эту равнину прямо, справа и слева закрывала стена горного кряжа, которая тянулась с запада на восток как будто специально затем, чтобы преградить нам путь на север, к Акону.

Я подошел ближе к стене. Кое-где снег осыпался, обнажились отвесные, в трещинах скалы. О том, чтобы втащить туда Виктора, не могло быть и речи.

Помню, что в тот день, ища подходящее место, я прошел километров пять к повернул назад, по своим следам, только когда совсем стемнело.

Костер еще тлел. Виктор лежал в полузабытьи. Лицо его было очень красное — то ли от костра, то ли потому, что у него был жар.

Когда я рассказал о своем путешествии, Виктор вдруг совершенно некстати улыбнулся:

— А ко мне мамонт приходил.

— Какой мамонт?

— Какой? Обыкновенный мамонт. Приходил, постоял тут. Поколдовал хоботом над костром.

Я подумал, что Виктор бредит, и, чтобы отвлечь его, заговорил о другом.

Он немножко обиделся:

— Ты что, не веришь?

— Нет, почему не верю? Что тут особенного?

Он совсем обиделся и замолчал. После этого мы съели по куску шоколада и вскоре заснули. Ночью был небольшой снегопад, но вообще погода стояла удивительно теплая.

Днем я опять искал путь через гору, и снова безрезультатно. Теперь я пошел в другом направлении и прошагал километров десять, но каменная стена везде была неприступна. Было похоже, что мы попали в ловушку — в огромную долину, из которой нет выхода.

Усталый и разбитый, я возвращался вечером к Виктору и, не доходя до костра метров тридцати, из леса увидел, что на полянке появилась большая копна сена. В том состоянии подавленности, в котором я тогда находился, я даже не удивился этому и как-то глупо подумал, что вот, мол, Виктор набрал где-то сена, теперь тепло будет спать и не придется заготовлять топливо для костра. (Мне и в голову не пришло себя спросить, откуда могло здесь, в тайге, взяться сено и как сумел бы Виктор со сломанной ногой сюда его притащить.) А то, что высилось на полянке, в самом деле походило на копну. Огромное, мохнатое, черное, загородившее от меня костер и освещенное по бокам его красными отсветами.