Михаил Харитонов - Кабы не этот Пушкин

Харитонов Михаил

Кабы не этот Пушкин

МИХАИЛ ХАРИТОНОВ

Кабы не этот Пушкин

16 августа 1924 года по традиционному стилю. Российская Империя, столица.

Всё смешалось в доме Аполлона Аполлоновича Аблеухова. Начать с того, что с самого раннего утра его высокопревосходительство изволили быть на ногах - и в прескверном настроении. Даже не посетив туалетную комнату, он, весь во власти мрачной сосредоточенности, настрого велев не беспокоить ни по какому случаю, даже если турки нападут, заперся в кабинете на ключ.

Напрасно верный Мустафа прикладывал ухо к двери, надеясь расслышать звон колокольчика - Аполлон Аполлонович не любил новомодных электрических звонков, предпочитая старинные средства - но увы: из кабинета доносился только стук открываемых ящиков бюро и шорох раскрываемых папок. Судя по всем приметам, дело предстояло нешуточное.

Беспокойства, однако, на этом только начинались. Вначале загудел телефонный аппарат в малой зале. Телефонную линию в дом Аблеуховых провели недавно, и обслуга ещё не свыклась с его присутствием. Это ввело Мустафу в колебание: звать ли его высокопревосходительство к трубе, несмотря на повеление не беспокоить, или оставить аппарат без внимания, рискуя тем самым навлечь на барина немилость: понятно ведь, что тревожить Аполлона Аполлоновича в такое время могло осмелиться лишь только вышестоящее начальство, а выше Аблеухова не было никого, окромя ближайших к Государю... Терзаемый противоречащими чувствами, Мустафа всё же решил звать и робко постучал в дверь.

Аполлон Аполлонович изволили открыть, но вид у него был прегрозный. Отодвинув замершего от ужаса Мустафу, он проследовал в малую залу к гудящему аппарату. Видимо, разговора по аппарату его высокопревосходительство ждали. Во всяком случае, вместо обычного "алло" Аблеухов позволил себе нетерпеливое "eh bien?", а дальнейшая с его стороны беседа свелась к короткому "oui" и "que diable!" в конце.

В крайнем раздражении бросив трубку, его высокопревосходительство, чернее тучи, вновь скрылось в кабинете, дав указание скорейше занести в кабинет шербет и водку.

Мустафа затрепетал: такого рода указания он получал всего дважды за всё время службы, и оба раза они знаменовали события страшные и чрезвычайные. Впервые на его памяти Аблеухов потребовал с утра водку в день своего знаменитого выступления в Государственном Собрании, когда была произнесена та самая, вошедшая в историю фраза - "бюджет государства и есть его подлинная неотменимая Конституция, перед коей смиренно склоняют головы даже тираны, если не желают лишиться выгод своего положения" - за каковой последовала трёхмесячная опала. Второй раз такое случилось перед заседанием Высшего Совета, когда Аблеухов в присутствии Государя, угрожая отставкой, отказался выделить средства на продолжение африканской кампании. Это было безумно смелый демарш: либералы чуть ли не записали канцлера себе в сочувствующие. Зато после Аксумской катастрофы, когда племена ороро, вооружённые новейшими австрийскими пулемётами, наголову разгромили англичан, Государь публично назвал Аблеухова "вернейшим и преданнейшим слугой Российской Империи". Как выяснилось вскорости, за этим лестным определением последовали и практические выходы: Аполлон Аполлонович стал приглашаем на вечерние чаепития в Высочайшем Присутствии, на коих обсуждались наиважнейшие вопросы... Мустафа, volens nolens осведомлённый даже о таких подробностях, вчуже трепетал - похоже, опять настало опасное время.

Он явился перед Аблеуховым самолично - с подносом, на котором стояла чаша с шербетом и графин с охлаждённым хлебным вином.

Его высокопревосходительство было в самом дурном настроении. Аблеухов даже не выбранил Мустафу за нерасторопность, хотя следовало бы: до такой степени канцлер был не в духе. И водку-то он налил себе не на два пальца, а целую стопку, и опрокинул-то единым махом, закусив, по обыкновению, шербетом.

- Мустафа, - внезапно обратился он к домоправителю, - вот скажи: ты знаешь ли стихосложение?

Оторопевший Мустафа думал почти что целую минуту.

- Когда я служил у французского посланника, - наконец, нашёлся он, - я сопровождал его дочь в театр. Там говорили стихами. Мне не понравилось. Глупость.

- Это потому, что ты природный турок, - рассеянно заметил Аполлон Аполлонович, - а турецкий язык есть язык военный... Образованный перс оценил бы сладость творений Расина.

- Персы слишком образованы, чтобы быть хорошими воинами, - не смолчал Мустафа.

- Что ж, в этом ты прав, - вздохнул барин. - Взгляд, конечно, очень варварский, но верный. Распорядись насчёт экипажа. Я еду.

Этот короткий разговор Мустафе очень не понравился. Что-то нехорошее, неладное ощущалось в этом неожиданном интересе Аполлона Аполлоновича к поэзии.

Сборы тоже принесли мороки и беспокойства. Особенно нехорошо было то, что одна из лошадей, когда её запрягали в коляску, забилась: примета была самая дурная. Когда же коляску вывезли во двор, прямо перед ней дорогу перебежала кошка. Это русское суеверие дополнительно встревожило прислугу все только о том и шептались, что барину пути не будет.

Аполлон Аполлонович предпочитал закрытые экипажи. В жарком, слипающемся воздухе белое лаковое полотно коляски хотя бы напоминало о прохладе. Оставалось надеяться, что к вечеру хоть чуточку разветрится.

Откинувшись на сиденье, Аблеухов размышлял о предстоящем разговоре. Впервые за все эти годы ему предстоит высказываться по вопросу, не связанному напрямую с финансами Империи. Причём по вопросу сложному, тонкому, и - чего уж там - соблазнительному. Да, соблазнительному. Потому что у него, Аблеухова, тоже есть сердце. Русское сердце, жаждущее славы, признания. Но не такой ценой. К великому сожалению, он сейчас единственный, кто понимает всё значение этой экономической категории. Цена: вот что определяет всё. Французский посланник, звонивший утром, эту цену ясно обозначил. И эта цена - существенное похолодание в русско-французских отношениях. Что является почти верной гарантией победы прогерманской партии, а значит - возвращения к ситуации четырнадцатого года, когда Россия прошла буквально на волосок от гибели...

Остаётся надеяться, что Государь Император, как и прежде, прислушается к его скучным советам. Хотя, конечно... Аполлон Аполлонович вздрогнул от внезапно настигшего понимания: будь он сам на месте Государя, он не послушал бы действительного тайного советника первого класса Аблеухова, хоть бы он был бы трижды прав. Он, на месте Государя, дозволил бы сомнительную публикацию. А значит... - Аблеухов, невзирая на страшную жару, похолодел, - Государь и в самом деле его не послушает. И всё то, что он готовил эти дни, включая сегодняшнее утро - всё это было зря и ни к чему.