Род Серлинг - Люди, где вы

Серлинг Род

Люди, где вы

Род Серлинг

ЛЮДИ, ГДЕ ВЫ?..

Ощущение, которое он испытывал, нельзя было сравнить ни с чем, что он знал до сих пор. Он проснулся, но тем не менее никак не мог вспомнить, что засыпал. И он вовсе не лежал в постели. Он шел, шагал по дороге, по черному асфальту шоссе, разделенному посредине яркой белой полосой. Он остановился, взглянул на синее небо, на жаркий диск утреннего солнца. Затем осмотрелся - мирный сельский пейзаж лежал вокруг него, высокие, одетые буйной летней листвой деревья двумя шеренгами окаймляли шоссе. За их строем золотом зрелой пшеницы струились поля. Похоже на Огайо, подумалось ему. А может быть, на Индиану. Или на северную часть штата Нью-Йорк. Внезапно до него дошло значение этих прозвучавших в его мозгу названий: Огайо, Индиана, Нью-Йорк. Ему пришло на мысль, что он не знает, где находится. И тотчас - снова - он не знает и того, кто он сам! Он наклонил голову и взглянул на себя, на свое тело, пробежал пальцами по зеленой ткани комбинезона, присел и потрогал свои тяжелые высокие ботинки, пощупал застежку "молнию", бежавшую от горла до самого низа. Он потрогал свое лицо, а потом волосы. Инвентарный список, не больше. Попытка собрать в одно вещи, которые все же помнятся. Знакомство с миром кончиками пальцев. Он провел рукой и ощутил небритый подбородок, нос, его горбинку, не слишком густые брови, коротко подстриженные волосы на голове. Не под "нуль", не наголо, но очень коротко подстриженные. Он молод. Во всяком случае, достаточно молод. И чувствует себя хорошо. Чувствует себя здоровым... Ничто не тревожило его. Он мало что понимал, но вовсе не был испуган. Он отошел к обочине, вытащил из кармана сигарету и закурил. Так он стоял, прислонившись к стволу, в тени одного из огромных дубов, выстроившихся вдоль шоссе, и думал: я не знаю, кто я такой. Не знаю, где я. Но сейчас лето, я где-то за городом, и, похоже на то, у меня память отшибло или еще что-нибудь в этом роде. Он затянулся - глубоко, с наслаждением. Вынув сигарету изо рта, он взглянул на этот белый столбик, зажатый в его пальцах. Длинная, с фильтром. В памяти всплыла фраза: У сигареты "Уинстон" вкус такой, как у никакой другой". Потом - "В сигаретах "Малборо" есть все, что может вам понравиться". И еще одна - "Вы стали курить больше, но получаете все меньше удовольствия?".. Это начало рекламы сигарет "Кэмел", подумал он, таких сигарет, что ради того, чтобы их купить, не жалко и милю отшагать. Он улыбнулся и тотчас же громко расхохотался. Вот ведь сила рекламы! Он стоит здесь, не зная ни имени своего, ни того, где он, но табачная поэзия двадцатого века тем не менее уверенно пробилась через китайскую стену амнезии7. Он оборвал смех и задумался. Сигареты и эти рекламные сентенции означали Америку. Вот, значит, он кто - американец. Щелчком он отбросил сигарету и двинулся дальше. Через несколько сот ярдов послышались звуки музыки - они доносились откуда-то из-за поворота, что был впереди. Громкое пение труб. Хороших труб. Трубы сопровождал барабан, но чистое соло трубы вдруг вырвалось, прозвенело и затихло серией коротких стонов. Свинг. Вот что это такое, и он снова осознал смысл слова-символа, все, что оно означало для него. Свинг... Эту мелодию он мог отнести к совершенно определенному времени. Тридцатые годы. Но это было давно. Он же был в пятидесятых. Пусть, подумал он, пусть набираются факты. У него возникло такое ощущение, будто он - центральный рисунок разрезной картинки-загадки, а все остальные части мало-помалу начинают собираться вокруг него, составляя изображение, где уже можно было кое-что разобрать. И странно, подумал он, какой строго определенный составлялся рисунок. Он почему-то знал теперь, что сейчас 1959 год. Знал наверняка. Тысяча девятьсот пятьдесят девятый. Пройдя поворот, он понял, откуда доносилась эта музыка, и тотчас же снова быстро собрал в уме все, что ему стало известно. Он американец, где-то в возрасте между двадцатью и тридцатью, стоит лето, и вот он здесь. Перед ним был придорожный ресторанчик, небольшой, коробкой, сборный домик с табличкой "Открыто" на двери. Музыка доносилась как раз из этой двери. Он вошел внутрь и тотчас почувствовал, что попал в знакомую обстановку. Ему приходилось прежде бывать в подобных местах, это-то он знал определенно. Длинная стойка, уставленная бутылочками кетчупа и зажимами для бумажных салфеток; черного цвета стена сзади, на которой висели написанные от руки меню-объявления; есть сандвичи, такие-то и такие-то супы, пирог "Новинка" и еще с дюжину других. Здесь же была наклеена парочка больших плакатов: девушки в купальных костюмах поднимают бутылки с кока-колой. В дальнем конце комнаты стоял, как он догадался, автоматический проигрыватель; оттуда-то и слышна была музыка. Он прошел вдоль всей стойки, крутнув по пути пару круглых табуретов. Открытая дверь за стойкой вела в кухню с большой ресторанной плитой. Кофейник внушительных размеров захлебывался на плите торопливым фырканьем. Булькающие звуки шипящего кофе тоже были знакомы и настраивали на безмятежный лад, распространяя аромат завтрака, создавая атмосферу ясного, доброго утра. Молодой человек улыбнулся, будто увидел старого друга, или, что еще лучше, ощутил его присутствие. Он уселся на самый крайний табурет так, чтобы видеть кухню, полки, уставленные консервными банками, большой холодильник с двумя дверцами, деревянный разделочный стол, дверь во двор, затянутую кисеей. Он поднял глаза на стенные надписи. Сандвич по-денверски. Сандвич с котлеткой. С сыром. Яичница с ветчиной. И снова ему пришло в голову, что вот он, уже в который раз, не задумываясь, отождествляет знакомые ему, без всякого сомнения, слова с тем смыслом, который они таят в себе. Ну что такое, к примеру, этот сандвич по-денверски? И что такое пирог "Новинка"? Он спрашивал себя и вслед за вопросом в уме тотчас возникал образ, и ему даже казалось, что и вкус. Странная мысль поразила его, что он словно ребенок, взрослеющий фантастически ускоренными, прямо-таки реактивными темпами. Музыка из автомата в углу прервала его рассуждения своим бесцеремонным и громким натиском. - Это что - нужно, чтобы было так громко? - крикнул он в раскрытую дверь кухни. Молчание. Только музыка, и больше ни звука. Он повысил голос: - Вы слышите? И снова не последовало ответа. Тогда он подошел к музыкальному ящику, отодвинул его на несколько сантиметров от стены, на ощупь отыскал внизу маленькую рукоятку регулятора громкости и повернул ее. Музыка словно отдалилась, и в комнате тотчас стало тише и как будто даже уютнее. Он снова придвинул автомат к стене и вернулся на свое место. Взяв со стойки меню, отпечатанное на плотном картоне, - оно было прислонено к зажиму с салфетками, - молодой человек стал внимательно читать его, время от времени поглядывая в раскрытую дверь кухни. Ему видны были золотистые бока четырех пирогов, румянившихся за стеклом духовки, и он снова ощутил это острое чувство соприкосновения с чем-то знакомым, даже дружественным, с чем-то таким, что находило отклик в его душе. - Я, пожалуй, съем яичницу с ветчиной, - снова крикнул он в кухню. - Яйца не нужно сильно прожаривать, а ветчину порежьте помельче... И снова из кухни ни голоса, ни движения. - Я увидел надпись, что здесь у вас неподалеку какой-то городок. Как он называется?.. Кофе бурлил в большом эмалированном кофейнике, в воздух подымался пар. Легкий сквозняк двигал раму с натянутой на ней кисеей, прозрачная эта дверь поскрипывала - несколько сантиметров туда, несколько обратно; мурлыкал потихоньку проигрыватель. По мере того как у молодого человека разыгрывался аппетит, он стал ощущать и легкие уколы раздражения. - Эй! - позвал он. - Я вас, кажется, спрашиваю! Как называется этот город, здесь неподалеку? Он помедлил немного и, снова не дождавшись ответа, поднялся, обогнул стойку и вошел в кухню. Там никого не было. Он пересек кухню, подошел к кисейной двери, толкнул ее и вышел во двор. Это был просторный задний двор, покрытый гравием, совершенно пустынный, если не считать нескольких мусорных урн, выстроенных в ряд; одна урна опрокинулась, усеяв землю вокруг консервными банками, коричневой пылью высохшей кофейной гущи, скорлупой от яиц; тут же валялось несколько коробок из-под кукурузных и рисовых хлопьев, печенья и крекеров, плетенки, в которых перевозят апельсины, сломанное, почти без спиц, колесо, три или четыре кипы старых газет. Он хотел было уже вернуться в дом, как вдруг что-то приковало его к месту. Он снова взглянул на урны. Чего-то здесь не хватало. Какой-то мелочи, без которой было нельзя. Он не знал, чего именно. Казалось, еще мгновение, и стрелки неведомого механизма, тикающего в его мозгу, сойдясь, дадут разумный и точный ответ, но этого не случилось. Что-то на дворе было не так, а он не мог вспомнить, что именно. Это породило слабое беспокойство, но он внутренне отмахнулся от него до поры до времени. Он вернулся в кухню, подошел к кофейнику, опять ощутив его горячий аромат, поднял и перенес его на разделочный стол. Потом отыскал кружку и налил себе кофе, оперся спиной о стол и стоял так, потягивая горячий напиток, наслаждаясь им, вспоминая его. Потом вышел в соседнюю комнату и из широкой стеклянной вазы выбрал себе большущую пышку. Возвратившись с ней на кухню, он прислонился к косяку двери, чтобы держать в поле зрения сразу обе комнаты. Он медленно жевал пышку, глотал кофе и размышлял. Хозяин этой забегаловки, думал он, либо занялся чем-то в подвале, либо его жене приспело время рожать и он помчался к ней. А может быть, парень вдруг заболел. Может, с ним случился инфаркт или что-нибудь в этом роде. Надо, пожалуй, взглянуть - где здесь дверь в подвал. Взгляд его упал на кассовый аппарат за стойкой. Разлюли-малина для жулика - бери не хочу! Или ешь бесплатно. Или еще что-нибудь. Он запустил руку в карман комбинезона и выгреб пригоршню мелочи с долларовой бумажкой. - Американские деньги, - сказал он вслух. - Тогда все ясно. Тут уж никаких сомнений быть не может. Я точно - американец. Так... Две по полдоллара... Четвертак... Десятицентовик... Четыре центовика и доллар бумажкой. Точно американские деньги. Он снова прошел в кухню, переводя взгляд с полки на полку, разглядывая коробки и банки со знакомыми названиями. Вот банки с кэмпбелловским консервированным супом. Это, кажется, тот самый суп, которого пятьдесят семь сортов? И снова его стала сверлить мысль - кто он и где он. Он задумался над несвязанными между собой, непоследовательными мыслями и образами, что роились в его мозгу; над тем, что вот ему известно, оказывается, про музыку; над разговорными выражениями, которые он использует, над меню, которое он прочел и превосходно понял. Яичница, рубленая ветчина - это все были вещи, образ которых, даже запах и вкус были ему знакомы... Целая шеренга вопросов выстроилась перед ним. Кто же он, все-таки? Какого черта он здесь делает? И где это "здесь"? И почему? Почему - вот это очень важный вопрос. Почему он внезапно проснулся на дороге, не зная, кто он? И почему нет никого в этом ресторанчике? Где его владелец, или повар или тот, кто обслуживает клиентов? Почему их нет?.. И снова зашевелился тихий червячок того беспокойства, которое впервые кольнуло его там, во дворе. Он прожевал остатки пышки, запил последним глотком кофе и вышел в соседнюю комнату. Еще раз обогнул стойку, хлопнув четверть доллара на ее гладкую поверхность. У выхода оглянулся и снова внимательным взглядом обвел помещение. Черт его совсем побери, но все выглядело так нормально, естественно, по-настоящему! - слова, и само это место, и запах, и вид всего этого... Он взялся за ручку и, потянув, отворил дверь. Он уже ступил, было, через порог, как вдруг его поразила одна мысль. Внезапно он осознал, что именно смутило его, когда он смотрел на урны для мусора. Он вышел под жаркое утреннее солнце с тенью беспокойства в душе. Теперь он знал, чего там не хватало, в этом дворе ресторанчика, и мысль захлестнула его волной мрачного холодного предчувствия, которого он не испытывал до сих пор. Что-то темное сформировалось и утвердилось в мозгу, и мурашки побежали по коже. Что-то, чего нельзя было понять. Что-то, лежащее за гранью нормального. За символикой слов, за реальностью логики, что поддерживала его, отвечала на его вопросы, служила связующим звеном с действительностью. Там не было мух... Он зашел за угол дома, чтобы снова заглянуть на задний двор с его шеренгой мусорных урн. Мух не было. Была тишина и ни намека на какое-либо движение. Он медленно двинулся к шоссе, точно теперь зная, что здесь кругом неладно. Деревья были настоящие, настоящее было и шоссе и ресторанчик со всем, что в нем есть. Запах кофе был настоящий, и вкус пышки, и на коробках в кухне были настоящие, правильные названия, и кока-кола в бутылке настоящая и стоит десять центов. Все было в порядке, все было всамделишное и все на своем месте. Но во всем этом не было жизни! Вот чего не хватало деятельности! С этой мыслью он ступил на шоссе и двинулся по нему мимо указателя с надписью: "Карсвилл, 1 миля".