Всеволод Ревич - Мы вброшены в невероятность

Ревич Всеволод

Мы вброшены в невероятность

ВСЕВОЛОД РЕВИЧ

"Мы вброшены в невероятность"

К 60-летию выхода в свет романа А. Н. Толстого

"Гиперболоид инженера Гарина"

Назвав в предыдущей статье1 "Аэлиту" "несравненной", мы не только отдали дань замечательному мастерству и фантазии Алексея Николаевича Толстого. Роман этот в ранней советской фантастике действительно не с чем сравнивать; у него не было жанрово-тематического окружения, не говоря уже о конкуренции по изобразительной части. Сам автор считал, что "в русской литературе это первый такого рода фантастический роман". "Гиперболоид инженера Гарина", второй роман того же жанра, написанный А. Толстым через два года после "Аэлиты", напротив, имеет довольно многочисленных родственников, даже по нескольким линиям.

Первая ниточка к нему протянулась от возникшей в первой половине 20-х годов весьма своеобразной литразновидности, смеси фантастики с детективом, которая именовалась несколько диковато звучащим на наш сегодняшний слух словосочетанием - "красный (или революционный) Пинкертон".

Нет ничего более легкого, чем с теперешних высот высмеять этот гибрид, который и впрямь не блистал высоким классом, но и сам был знамением времени, штрихом, ну, пусть не штрихом, штришком в многоцветной картине рождающейся советской литературы. Новая действительность, новый читатель требовали новых книг, и они появились, даже скорее чем можно было ожидать, но все же не сразу. Шли активные поиски, плодотворные и неплодотворные.

Наряду с выработкой нового предпринималась "подгонка" старых, испытанных образцов под требования дня: вероятно, самый быстрый способ ответить на запросы читателей. Отсюда и возник парадоксальный на первый взгляд лозунг "революционного Пинкертона". Для нас Пинкертон и пинкертоновщина стали нарицательным обозначением бульварщины, но в то время этот лозунг поддерживала, между прочим, "Правда", призывая создать увлекательную приключенческую литературу для юношества на таком необозримо богатом приключениями материале, как революция, гражданская война, международная солидарность трудящихся, борьба с зарождающимся фашизмом... Об этом свидетельствует М. С. Шагинян в статье "Как я писала "Месс-Менд".

На призыв, или, как тогда любили говорить, на социальный заказ, откликнулись многие литераторы. Далеко не всегда опыты этого рода были удачны, даже если они принадлежали весьма уважаемым перьям. Но литература была молода, и писатели были молоды, они охотно брались пробовать свои силы на чем угодно, здесь был момент литературной забавы, даже озорства. Мы имеем любопытное свидетельство Льва Успенского о том, как они с приятелем сочиняли в те годы подобный роман: "Ни разу нас не затруднило представить себе, что было там, во мраке чернильной ночи: там всегда обнаруживалось нечто немыслимое. Мы обрушили из космоса на Баку радиоактивный метеорит. Мы заставили "банду некоего Брегадзе" охотиться за ним. Мы заперли весьма положительную сестру этого негодяя в несгораемый шкаф, а выручить ее оттуда поручили собаке.

То была неслыханная собака, дог, зашитый в шкуру сенбернара, чтобы между этими двумя шкурами можно было переправлять за границу драгоценные камни и шифрованные донесения мерзавцев. При этом работали мы с такой яростью, что в одной из глав романа шерсть на спине этого пса дыбом встала от злости - шерсть на чужой шкуре!.."

Вышеупомянутый роман М. Шагинян был лучшим в компании и в отличие от большинства или даже, пожалуй, от всех аналогичных сочинений дожил до наших дней. "Месс-Менд, или Янки в Петрограде" вышел в 1923 году и имел шумный успех. Перед нами веселый и лихо закрученный роман-сказка о борьбе рабочих разных стран против международной реакции - может быть, первое в нашей стране антифашистское литературное произведение. И эту ноту подхватит "Гиперболоид...".

Конечно, многое в "Месс-Менд" сегодня кажется наивным. Но наивность шла во многом от замысла романтической сказки, и хотя новое издание - 1960 года - М. Шагинян основательно переработала, главное в своем раннем романе она оставила нетронутым, а главное - аромат "тех годов большой молодости нашей литературы, когда и наша великая страна, и мы, и читатели наши переживали раннее утро нового мира...".

Еще более тесно с "Гиперболоидом..." соседствовала другая, более солидная группа романов, получившая название "романы о катастрофах" или просто "романы-катастрофы".

Они повествовали о крупном, желательно (только для сюжета, разумеется) глобальном стихийном бедствии. Еще лучше (опять-таки только для сюжета), если это бедствие было вызвано человеческими руками, впрочем, инопланетяне тоже годились. С легкой руки Г. Уэллса эта тема утвердилась в мировой фантастике и практически не исчезала, она и по сей день пользуется большой симпатией у фантастов и не только у фантастов. Недавно, например, по мировым экранам прокатилась серия "фильмов-катастроф". В том же ключе сделана советская картина "Экипаж". Привлекательность ситуации ясна: в момент смертельной опасности, в момент максимального напряжения сил люди раскрываются полнее всего и с лучшей, и с худшей сторон, торжествует самоотверженность, отвага, находчивость; вылезает на свет подлость, трусость, эгоизм. И не только люди, самые разные общественные институты словно попадают под рентгеновские лучи.

Одним из первых приступил к "катастрофам" Илья Эренбург. В 1923 году он написал свой "Трест Д. Е. История гибели Европы" ("Д. Е." и есть "Destruction of Europy" - "разрушение Европы", хотя эти буквы расшифровываются в романе по-разному, например, как клич атакующей конницы: "Даешь Европу!"). "Трест Д. Е." - фантастическая сатира про то, как Европейский континент целеустремленно и злонамеренно был уничтожен специально созданным американским трестом. Кроме желания покончить с конкурентами, был у организаторов операции и особо милый их душам мотив - вызревание в Старом Свете "красной заразы" нужно выжигать с корнем.

Книга эта - о великой опасности, которую несет людям обезумевший империализм, способный к уничтожению целых материков, если его подталкивают идеологические или меркантильные пружины. Многие картины военных ужасов, нарисованные в романе, довольно точно совпали с реальностью второй мировой войны, вот только зачинщицей европейской бойни оказалась не Франция, а Германия, но в то время именно французская буржуазия выглядела в глазах писателя наиболее отвратительной. А уже в 60-х годах, работая над мемуарами "Люди, годы, жизнь", И. Эренбург скажет о своей давней книге: "Я бы мог ее написать и сейчас с подзаголовком - "Эпизоды третьей мировой войны". Как тут не вспомнить, что и в наши дни американская военщина снова пытается превратить древний и перенаселенный край в свою заложницу, подвергая народы Европы смертельной опасности.