Аркадий и Борис Стругацкие - Ночью на Марсе

Аркадий Стругацкий

Борис Стругацкий

Ночью на Марсе

Когда рыжий песок под гусеницами краулера вдруг осел, Петр Алексеевич Новаго дал задний ход и крикнул Манделю: «соскакивай!» Краулер задергался, разбрасывая тучи песка и пыли, и стал переворачиваться кормой кверху. Тогда Новаго выключил двигатель и вывалился из краулера. Он упал на четвереньки и, не поднимаясь, побежал в сторону, а песок под ним оседал и проваливался, но Новаго все-таки добрался до твердого места и сел, подобрав под себя ноги.

Он увидел Манделя, стоявшего на коленях на противоположном краю воронки, и окутанную паром корму краулера, торчащую из песка на дне воронки. Теоретически было невозможно предположить, что с краулером типа «ящерица» может случиться что-либо подобное. Во всяком случае, здесь, на Марсе. Краулер «ящерица» был легкой быстроходной машиной – пятиместная открытая платформа на четырех автономных гусеничных шасси. Но вот он медленно сползал в черную дыру, где жирно блестела глубокая вода. От воды валил пар.

– Каверна, – хрипло сказал Новаго. – Не повезло, надо же…

Мандель повернул к Новаго лицо, закрытое до глаз кислородной маской.

– Да, не повезло, – сказал он.

Ветра совсем не было. Клубы пара из каверны поднимались вертикально в черно-фиолетовое небо, усыпанное крупными звездами. Низко на западе висело солнце – маленький яркий диск над дюнами. От дюн по красноватой долине тянулись черные тени. Было совершенно тихо, слышалось только шуршание песка, стекающего в воронку.

– Ну ладно, – сказал Мандель и поднялся. – Что будем делать? Вытащить его, конечно, нельзя. – Он кивнул в сторону каверны. – Или можно?

Новаго покачал головой.

– Нет, Лазарь Григорьевич, – сказал он. – Нам его не вытащить.

Раздался длинный, сосущий звук, корма краулера скрылась, и на черной поверхности воды один за другим вспучились и лопнули несколько пузырей.

– Да, пожалуй, не вытащить, – сказал Мандель. – Тогда надо идти, Петр Алексеевич. – Пустяки – тридцать километров. Часов за пять дойдем.

Новаго смотрел на черную воду, на которой уже появился тонкий ледяной узор. Мандель поглядел на часы.

– Восемнадцать двадцать. В полночь мы будем там.

– В полночь, – сказал Новаго с сомнением. – Вот именно в полночь.

«Осталось километров тридцать, – подумал он. – Из них километров двадцать придется идти в темноте. Правда, у них есть инфракрасные очки, но все равно дело дрянь. Надо же такому случиться… На краулере мы были бы там засветло. Может быть, вернуться на базу и взять другой краулер? До базы сорок километров, и там все краулеры в разгоне, и мы прибудем на плантации только завтра к утру, когда будет уже поздно. Ах, как нехорошо получилось!»

– Ничего, Петр Алексеевич, – сказал Мандель и похлопал себя по бедру, где под дохой болталась кобура с пистолетом. – Пройдем.

– А где инструменты? – спросил Новаго.

Мандель огляделся.

– Я их сбросил, – сказал он. – Ага, вот они.

Он сделал несколько шагов и поднял небольшой саквояж.

– Пошли, – сказал Новаго.

– Вот они, – повторил он, стирая с саквояжа песок рукавом дохи. – Пошли?

И они пошли.

Они пересекли долину, вскарабкались на дюну и снова стали спускаться. Идти было легко. Даже пятипудовый Новаго с кислородными баллонами, системой отопления, в меховой одежде и свинцовыми подметками на унтах весил здесь всего сорок килограммов. Маленький сухопарый Мандель шагал как на прогулке, небрежно помахивая саквояжем. Песок был плотный, слежавшийся, и следов на нам почти не оставалось.

– За краулер мне страшно влетит от Иваненки, – сказал Новаго после долгого молчания.

– При чем здесь вы? – возразил Мандель. – Откуда вы могли знать, что здесь каверна? И воду мы как-никак нашли.

– Это вода нас нашла, – сказал Новаго. – Но за краулер все равно влетит. Знаете, как Иванченко: «за воду спасибо, а машину вам больше не доверю».

Мандель засмеялся:

– Ничего, обойдемся. Да и вытащить этот краулер будет не так уж трудно… Глядите, какой красавец!

На гребне недалекого бархана, повернув к ним страшную треугольную голову, сидел мимикродон – двухметровый ящер, крапчато-рыжий, под цвет песка. Мандель кинул в него камешком и не попал. Ящер сидел, раскорячившись, неподвижный, как кусок камня.

– Прекрасен, горд и невозмутим, – заметил Мандель.

– Ирина говорит, что их очень много на плантациях, – сказал Новаго. – Она их подкармливает…

Они, не сговариваясь, прибавили шаг.

Дюны кончились. Они шли теперь через плоскую солончаковую равнину. Свинцовые подошвы звонко постукивали на мерзлом песке. В лучах белого закатного солнца горели большие пятна соли; вокруг пятен, ощетинясь длинными иглами, желтели шары кактусов. Их было очень много на равнине, этих странных растений без корней, без листьев, без стволов.

– Бедный Славин, – сказал Мандель. – Вот беспокоится, наверное.

– Я тоже беспокоюсь, – проворчал Новаго.

– Ну, мы с вами врачи, – сказал Мандель.

– А что врачи? Вы хирург, я терапевт. Я принимал всего раз в жизни, и это было десять лет назад в лучшей поликлинике Архангельска, и у меня за спиной стоял профессор…

– Ничего, – сказал Мандель. – Я принимал несколько раз. Не надо только волноваться. Все будет хорошо.

Под ноги Манделю попал колючий шар. Мандель ловко пнул его. Шар описал в воздухе длинную пологую дугу и покатился, подпрыгивая и ломая колючки.

– Удар – и мяч медленно выкатывается на свободный, – сказал Мандель.

– Меня беспокоит другое: как будет ребенок развиваться в условиях уменьшенной тяжести?

– Это меня как раз совсем не беспокоит, – сердито отозвался Новаго. – Я уже говорил с Иванченко. Можно будет оборудовать центрифугу.

Мандель подумал.

– Это мысль, – сказал он.

Когда они огибали последний солончак, что-то пронзительно свистнуло, один из шаров в десяти шагах от Новаго взвился высоко в небо и, оставляя за собой белесую струю влажного воздуха, перелетел через врачей и упал в центре солончака.

– Ох! – вскрикнул Новаго.

Мандель засмеялся.

– Ну что за мерзость! – плачущим голосом сказал Новаго. – Каждый раз, когда я иду через солончаки, какой-нибудь мерзавец…

Он подбежал к ближайшему шару и неловко ударил его ногой. Шар вцепился колючками в полу дохи.

– Мерзость! – прошипел Новаго, на ходу с трудом отдирая шар сначала от дохи, а затем от перчаток.

Шар свалился на песок. Ему было решительно все равно. Так он и будет лежать – совершенно неподвижно, засасывая и сжимая в себе разряженный марсианский воздух, а потом вдруг разом выпустит его с оглушительным свистом и ракетой перелетит метров на десять – пятнадцать.